![]() |
![]() |
Книжная полка | Дэн Симмонс. Гиперион. |
Прочитано: | ![]() ![]() |
74% |
Две узкие, с высокими
потолками комнатки на втором этаже дома на Площади Испании погружены в сумрак,
который не в силах рассеять тусклые лампы - видимо, зажженные
привидениями-хозяевами в честь привидений-гостей. Моя кровать находится в
комнате поменьше - той, что выходит на площадь. Правда сейчас за окнами царит
тьма, прочерченная глубокими тенями, да раздается нескончаемый плеск воды -
голос невидимого фонтана Бернини.
На одной из
башен-двойняшек церкви Санта-Тринита-дель-Монти, которая, словно толстая рыжая
кошка, притаилась в темноте, колокола отбивают время. Всякий раз, когда я слышу
в ночи эти звуки, мне представляются руки призраков, дергающие за сгнившие
веревки. А иногда - сгнившие руки, дергающие за призрачные веревки. Не знаю,
какой образ лучше соответствует мрачным мыслям, которым я предаюсь этой
бесконечной ночью.
Тяжелым сырым одеялом навалилась
лихорадка. Трудно дышать. Когда жар проходит, кожа липка от пота. Дважды меня
схватывали приступы кашля. Когда начался первый, прибежал Хент (он спит в
соседней комнате на диване). Увидев, как у меня из горла хлещет кровь, он
отпрянул, и его глаза округлились от ужаса. Со вторым приступом я справился сам
(Хент не проснулся): дотащился до письменного стола, на котором стоит тазик, и
долго сплевывал темные сгустки.
Господи! Снова я здесь.
Долгий путь - а в конце снова эти полутемные комнаты, это скорбное ложе. Смутно
припоминаю, как проснулся здесь, чудесным образом "исцелившийся". В соседней
комнате хлопотали доктор Кларк, коренастая синьора Анджелетти и "настоящий"
Северн. Потом я "выздоравливал" от смерти и осознавал, что я не Китс и нахожусь
не на Земле, что давно миновал тот год и век, когда в последнюю свою ночь я
сомкнул глаза... что я вообще не человек.
Часа в два пополуночи я
наконец заснул и, как обычно, увидел сон. Подобных кошмаров у меня еще не было.
Я лечу по киберпространству и инфосфере, потом через мегасферу... все выше и
выше. И наконец попадаю куда-то. Я здесь не был - ни наяву, ни во сне.
Бесконечное пространство, размытые текучие краски. Здесь нет ни горизонта; ни
земли, ни неба. Вообще ни единого кусочка, который можно было бы назвать
твердью. Мысленно я называю это место "метасферой", мгновенно ощутив, что новый
уровень реальности включает в себя бесконечное разнообразие чувственного опыта
моей жизни на Земле, все бинарные инфопотоки и все интеллектуальные наслаждения,
испытанные мною в Техно-Центре. И все это перекрывает чувство... чего?
Неудержимости? Свободы? Наверное, тут подошло бы слово
"возможность".
Я один в метасфере. Надо мной, подо мной,
сквозь меня текут краски, иногда расплываясь в пастельные туманы или в
фантастические облака, а иногда - гораздо реже - сгущаясь в какие-то объекты,
странные, разнообразные, похожие на человеческие фигуры - и совсем не похожие на
них. Я любуюсь ими, как ребенок, которому чудятся в облаках то слоны, то
нильские крокодилы, то огромные канонерки, плывущие с запада на
восток.
Постепенно я начинаю различать звуки. В мозг
проникает назойливое журчание шедевра Бернини, шелест крыльев и воркование
голубей на карнизе, слабые стоны спящего Хента. И еще что-то. Не слухом, а,
скорее, подсознанием, я улавливаю голос чего-то незримого, почти нереального, но
от этого еще более пугающего.
Что-то огромное крадется ко
мне. Я напрягаю глаза, борясь с пастельно-ватным сумраком. Оно совсем рядом: еще
немного, и я разгляжу его. Оно знает мое имя. В одной руке у него моя жизнь, а в
другой - смерть.
В этом пространстве по ту сторону
пространства негде спрятаться. И бежать я не могу. Из мира, который я покинул,
по-прежнему доносится сладкозвучная песнь боли: обычной боли обычных людей, боли
жертв только что начавшейся войны, сфокусированной на мне немыслимой боли тех,
кто висит на ужасном дереве Шрайка, и - что самое страшное - боли паломников и
других людей, чьи жизни и мысли я отныне разделяю.
О если
бы можно было вскочить и броситься навстречу приближающейся тени судьбы. Как
знать, может, она избавит меня от этой песни.
- Северн!
Северн!
На долю секунды мне кажется, будто кричу я сам.
Сколько раз в этой комнате я взывал по ночам к Джозефу Северну, когда боль и
лихорадка становились невыносимыми. И он всегда прибегал - увалень с озабоченным
кротким лицом и виноватой улыбкой. Порой меня так и подмывало содрать эту улыбку
с его губ какой-нибудь мелкой пакостью или едким замечанием. Умирая, трудно
оставаться великодушным. Всю жизнь я старался быть добрым, доброжелательным...
но к чему мне это теперь, на пороге смерти, когда беда настигла меня самого и я
судорожно выхаркиваю ошметки собственных легких в окровавленные носовые
платки?
- Северн!
Нет, это не мой
голос: меня трясет за плечи Хент. Он до сих пор уверен, что это мое настоящее
имя. Я отталкиваю его и снопа падаю на подушки.
- В чем
дело? Что случилось?
- Вы стонали, - говорит помощник
Гладстон. - Кричали что-то.
- Кошмары. Больше
ничего.
- Ваши сны не просто сны, - качает головой Хент и,
подсвечивая себе лампой, оглядывает тесное помещение. - Какая ужасная квартира,
Северн.
Я кисло улыбаюсь:
- Влетает
мне в кругленькую сумму - двадцать восемь шиллингов ежемесячно. Семь скуди.
Просто грабеж среди бела дня.
Хент хмурится. Резкий свет
лампы еще сильнее выделяет морщины, прорезавшие его лицо.
-
Послушайте, Северн, я знаю, кто вы. Гладстон рассказала, что вы - воссозданная
личность поэта Китса. Его кибрид. Теперь ясно, что все это... - он жестом
обводит комнату, черные прямоугольники окон, наши тени, высокую кровать, -
каким-то образом связано с вашей истинной природой. Но как? Что за игру затеял с
нами Техно-Центр?
- Понятия не имею, - чистосердечно
признаюсь я.
- Но это место вам
знакомо?
- О да, - отвечаю я. - Еще
бы.
- Расскажите о себе, - просит Хент. Его сдержанность и
неподдельное участие располагают к откровенности.
И я
рассказываю ему о Джоне Китсе, поэте, родившемся в 1795 году, о его недолгой,
богатой на горести жизни, о смерти в 1821 году от чахотки, в Риме, вдали от
друзей и возлюбленной. Рассказываю о моем инсценированном "исцелении" в этой
самой комнате, о решении взять имя художника Джозефа Северна - случайного
знакомого, не покидавшего Китса до самой его смерти. И, наконец, о кратком
пребывании в Сети в качестве наблюдателя, обреченного видеть в своих снах
паломников к Шрайку и многое другое.
- Снах? - удивляется
Хент. - Вы хотите сказать, что даже сейчас видите сны о событиях, происходящих в
Сети?
- Да. - И я пересказываю ему свои сновидения,
связанные с Гладстон, гибелью Небесных Врат и Рощи Богов, непонятными событиями
на Гиперионе.
Хент не перестает расхаживать по маленькой
комнате, меряя своей длинной тенью голые стены.
- А
связаться с ними вы можете?
- С теми, кого сижу во сне? С
Гладстон? - Я на секунду задумываюсь. - Увы, нет.
- Вы
уверены?
Я пытаюсь ему объяснить:
-
Меня самого в этих снах нет. У меня нет ни голоса, ни облика... никакого способа
дать знать о себе.
- Но ведь иногда вы подслушиваете их
мысли?
Это так. Точнее, почти так.
-
Их переживания словно становятся моими...
- В таком случае,
оставьте и вы след в их мыслях. Хотя бы намекните, где мы
находимся.
- Невозможно!
Хент
опускается на стул у кровати. Он как-то сразу состарился.
-
Ли, - втолковываю я ему, - даже если бы я мог связаться с Гладстон или с
кем-нибудь еще, что толку? Ведь копия Старой Земли с этой комнатушкой и фонтаном
внизу находится в Магеллановом Облаке. Даже спин-звездолету потребуется
несколько сот лет, чтобы добраться сюда.
- Но можно
предупредить их, - отзывается Хент. Кажется, еще немного и он
заплачет.
- Предупредить - но о чем? Все худшие
предположения Гладстон сбываются буквально на глазах. Думаете, она еще доверяет
Техно-Центру? Иначе бы нас не похитили так нагло. События развиваются столь
стремительно, что Гладстон не может с ними совладать. Никто не
может.
Хент трет глаза, а потом, уткнув подбородок в
сплетенные пальцы, как-то странно смотрит на меня.
- А вы
действительно воссозданная личность Китса?
Я
молчу.
- Почитайте свои стихи. Или же сочините
что-нибудь.
Я отрицательно качаю головой. Уже поздно, мы
оба изнервничались и устали, мой пульс все еще частит после недавнего кошмара. Я
не позволю Хенту разозлить меня.
- Давайте! - не отстает
он. - Докажите, что вы улучшенный вариант Билла Китса.
-
Джона Китса, - поправляю я.
- Не все ли равно! Валяйте,
Северн! Или Джон. Или как там вас еще называют. Хоть один
стишок.
- Ладно, - говорю я, не спуская с него глаз. -
Слушайте.
Мальчишка озорной
Ничем не занимался.
Поэзией одной
Все время баловался.
Перо очинил
Вот такое!
И банку чернил
Прижимая
Рукою,
И еле дыша,
Помчался,
Спеша
К ручьям
И холмам,
И столбам
Придорожным,
Канавам,
Гробницам,
Чертям -
Всевозможным.
К перу он прирос
И только в мороз
Теплей укрывался:
Подагры боялся.
А летом зато
Писал без пальто,
Писал - удивлялся,
Что все не хотят
На север,
На север
Брести наугад,
На север
Брести наугад.
[Д.Китс "Песня о себе самом",
25-57 (Пер. И.Ивановского)]
- Ну, не знаю, - Хент явно
озадачен. - Что-то не похоже на поэта, прославившегося в
веках.
Мне остается лишь пожать
плечами.
- Вы стонали во сне. Вам опять снилась
Гладстон?
- Сегодня - нет. Это был... обыкновенный кошмар.
Для разнообразия.
Хент встает, берет лампу и направляется к
двери, унося с собой единственный источник света. Я снова слышу журчание фонтана
на площади и возню голубей на карнизе.
- Завтра, -
примирительно произносит Хент, остановившись в дверях, - мы попытаемся распутать
эту головоломку и найти выход из положения. Не может быть, чтобы он не
отыскался. Если они смогли перенести нас сюда, значит, можно отсюда
выбраться.
- Да, - соглашаюсь я с притворной
искренностью.
- Спокойной ночи, - говорит Хент. - И чтобы
никаких кошмаров. Договорились?
- Договорились, - снова
соглашаюсь я. Врать так врать.
Монета оттащила раненого
Кассада от Шрайка. Ее поднятая рука, казалось, пригвоздила чудовище к месту.
Выдернув из-за пояса своего скафандра синий тороид, женщина быстро взмахнула им
за спиной.
В воздухе повис пылающий золотой овал в
человеческий рост.
- Не держи меня, - пробормотал Кассад. -
Дай нам закончить.
Там, где лезвия Шрайка пробили защиту,
на скафандре запеклась кровь, полуотсеченная правая ступня болталась как тряпка.
На ногах полковник удержался лишь благодаря тому, что во время схватки буквально
повис на Шрайке, словно в каком-то жутком танго.
- Не держи
меня, - повторил Кассад.
- Молчи! - резко бросила Монета. И
потом, с нежностью и болью: - Замолчи, милый.
Она втащила
его в овал, и Кассад тут же зажмурился от ослепительного
света.
От удивления он даже позабыл о боли, раздирающей его
тело. Они уже не на Гиперионе - в этом он был уверен. Широкая равнина
простиралась до самого горизонта - куда более далекого, чем допускали логика и
опыт. Низкая оранжевая трава, если это была трава, покрывала луга и низкие
холмы, делая их похожими на исполинскую мохнатую гусеницу. Тут же торчали
странные штуковины (возможно, деревья?), похожие на эшеровы фигуры из
армированного углепласта - причудливые стволы и ветви, темно-синие и лиловые
овальные листья, сверкающие под льющимся с неба светом.
Но
не солнечным. Когда Монета принялась оттаскивать Кассада от исчезнувшего портала
(если это был портал, ибо полковник мог поклясться, что переместился не только в
пространстве, но и во времени), он, подняв глаза к небу, испытал настоящее
потрясение. Было светло, как днем на Гиперионе; нет, как в полдень на Лузусе,
как в разгар лета на знойной родине Кассада - марсианской Фарсиде. Но не от
солнца. В небе теснились звезды, созвездия, звездные скопления - мириады звезд.
Их было так много, что для темноты просто не осталось места. Настоящий
планетарий о десяти проекторах, промелькнуло в голове у Кассада. Будто в центре
галактики.
Центр галактики.
Из сумрака
под эшеровыми деревьями появились люди в таких же энергоскафандрах и обступили
Кассада и Монету. Один из мужчин - великан даже по Кассадовым, марсианским
меркам, - оглядев его, обернулся к Монете. Кассад ничего не слышал, но
догадался, что они разговаривают.
- Ложись, - велела
Монета, укладывая Кассада на бархатистую оранжевую траву. Он попытался сесть,
что-то сказать, но две ладони - Монеты и великана - прикоснулись к его груди, и
он покорно лег. Перед глазами медленно закружились фиолетовые листья, заслоняя
многозвездное небо.
Еще одно прикосновение, и скафандр
Кассада выключился. Полковник зашевелился, пытаясь прикрыть свою наготу, но
Монета удержала его на месте. Сквозь жгучую боль Кассад смутно ощутил, как
великан касается его изрезанных рук и груди, проводит серебряной ладонью по
ноге, сжимает рассеченное ахиллово сухожилие. И вслед за этим по его телу начала
разливаться прохлада. Ему казалось, что он, как воздушный шарик, поднимается над
оранжевой равниной и холмами - все выше и выше, к усеянному звездами своду, где
его поджидает неясная фигура, темная, как грозовая туча, и огромная, как
гора...
- Кассад, - прошептала Монета, и полковник вернулся
к действительности. - Кассад, - повторила она, целуя его в щеку. Как по
волшебству, полковника вновь окутало ртутное силовое
поле.
С помощью Монеты полковник кое-как сел и помотал
головой. Ощутив привычное давление скафандра, он поднялся на ноги. Боль исчезла,
сменившись легким покалыванием на месте заживших порезов и ран. Кассад сунул
руку под скафандр и пощупал кожу, согнув ногу в колене, дотронулся до пятки.
Даже рубцов не осталось.
- Спасибо, - произнес он,
обернувшись к великану.
Тот кивнул и неторопливо отошел к
остальным.
- Он здесь вроде доктора, - сказала Монета. -
Целитель.
Но Кассад ничего не слышал: все его внимание было
поглощено этими удивительными существами. Несомненно людьми - он чувствовал это,
- но, черт возьми, до чего же разными! Скафандры - не серебристые, как у него с
Монетой, а самых невероятных расцветок - почти сливались с телами. Только
размытые контуры и едва заметные переливы выдавали их присутствие. А
внешность... Вокруг головы не уступавшего ростом Шрайку плотного и лобастого
целителя вздыбились гривой рыжие энергетические потоки; рядом с ним стояла
женщина ростом с ребенка, но несомненно взрослая, изящная, с мускулистыми
ногами, небольшой грудью и двухметровыми прозрачными крыльями, И они вовсе не
были украшением. Когда по оранжевой траве скользнул легкий ветерок, маленькая
женщина разбежалась, раскинула руки и плавно взлетела.
За
группой стройных женщин в синих скафандрах, с длинными перепончатыми пальцами,
сгрудились невысокие крепыши в панцирях и шлемах. Лица их были закрыты
забралами, как у морпехов ВКС, готовых принять бой в вакууме, но Кассад
догадался, что панцири - часть их тела. В восходящих потоках воздуха парили
крылатые мужчины; между ними пульсировали желтые лазерные лучи, сплетаясь в
удивительные узоры. По-видимому, лучи испускались глазами, расположенными у них
на груди.
Кассад встряхнул головой, но видение не
исчезло.
- Пора, - сказала Монета. - А то как бы Шрайк не
явился сюда за нами. У этих воинов и без него полно дел.
-
Где мы? - спросил Кассад.
Монета коснулась золотой пряжки
на поясе, и в воздухе появился фиолетовый овал.
- В далеком
будущем. Точнее, в одном из многих будущих. В том, где были созданы и отправлены
в прошлое Гробницы Времени.
Кассад огляделся. Что-то
огромное скользнуло по небу, заслонив тысячи звезд и бросив на землю тень.
Скользнуло и исчезло. Люди, мельком посмотрев вверх, вернулись к своим занятиям.
Одни собирали со странных деревьев мелкие плоды, другие, обступив воина в
панцире, рассматривали энергокарты, которые тот вызывал, щелкая пальцами;
крылатые, рассекая воздух, понеслись к горизонту. А шарообразный индивидуум
неопределенного пола принялся зарываться в мягкую почву и вскоре скрылся в ней с
головой - лишь маленькая земляная горка, бегавшая вокруг Кассада с Монетой,
выдавала его присутствие.
- Где находится это место? -
вновь спросил Кассад, словно не слышал, что сказала Монета. - Что это такое? -
Внезапно на глаза ему навернулись беспричинные слезы. Будто, завернув за угол в
чужом городе, он очутился дома, в Фарсиде: давно умершая мать машет из дверей;
забытых друзья зовут играть в вышибалы.
- Пойдем, -
настойчиво повторила Монета, подталкивая Кассада к светящемуся овалу. Не сводя
глаз с крылатых людей, тот сделал шаг, и чудесная равнина
исчезла.
Их окутала тьма. Через долю секунды включился
визор скафандра, и Кассад разглядел мерцающие стены Хрустального Монолита. На
Гиперионе была ночь. В небе клубились рваные тучи, завывал ветер. Долину
освещало лишь пульсирующее сияние Гробниц. Кассада пронзила острая, как у
ребенка, тоска по странному миру, где он только что побывал, но в следующий миг
наваждение прошло.
В пятистах метрах от него Сол Вайнтрауб
склонился над Ламией Брон, лежавшей на ступенях Нефритовой Гробницы. Из-за
поднятого в воздух песка они не замечали Шрайка, который словно тень скользил
мимо Обелиска. Скользил к ним.
Соскочив с мраморной глыбы,
Федман Кассад бросился вниз по тропе, перепрыгивая через хрустальные осколки.
Монета повисла у него на руке.
- Остановись! - в голосе
Монеты звучали нежность и отчаяние. - На этот раз Шрайк убьет
тебя.
- Там мои друзья, - возразил Кассад. Его разодранный
десантный скафандр валялся на прежнем месте. Обшарив Монолит, полковник нашел
свою десантную винтовку и ленту с гранатами. Убедившись, что винтовка цела,
Кассад проверил заряд и, щелкнув предохранителем, бросился на перехват
Шрайка.
Меня разбудил звук льющейся
воды. На миг почудилось, будто я лежу на речном берегу, у Лодорского водопада,
рядом - Браун, мой товарищ по пешим странствиям. Но стоит открыть глаза...
Вокруг тьма более беспросветная, чем тьма Гипериона в моих снах, а заунывный
плач воды ничуть не похож на грозный рокот водопада, воспетого Саути. Чувствую
себя ужасно - но это не та саднящая боль в горле, которую я заработал, когда мы
с Брауном сдуру взобрались на рассвете на Скиддоу, - нет, меня душит страшная,
смертельная болезнь, от которой ломит все тело, а в груди и животе клокочет
огненная мокрота.
Встаю, на ощупь пробираюсь к окну. Под
дверью, ведущей в комнату Хента, - тусклая полоска света. Видно, он заснул, не
погасив лампы. Мне следовало поступить так же, но теперь уже нет смысла:
прямоугольник окна чуть светлее заполнившего комнату
мрака.
Воздух свеж и пахнет дождем. Над крышами Рима пляшут
молнии, и я понимаю, что меня разбудил гром. Нигде ни огонька. Высунувшись из
окна, вижу лестницу над площадью, мокрую от дождя, и среди молний - черные
силуэты башен Тринита-дель-Монти. С лестницы дует холодный ветер. Возвращаюсь к
кровати и, набросив на плечи одеяло, подтаскиваю к окну стул. Усаживаюсь. Сижу,
гляжу в окно, думаю.
Я вспоминаю брата Тома, последние
недели и дни его жизни, судороги, сотрясавшие его тело на каждом вдохе и выдохе.
Вспоминаю мать, ее бледное лицо, светящееся в сумраке комнаты с зашторенными
окнами. Нас с сестрой приводили, позволяли коснуться ее влажной руки, поцеловать
горячие обметанные губы - и тут же выводили. Вспоминаю, как однажды, выходя,
украдкой вытер рот рукавом и боязливо покосился на сестру и родичей - вдруг
заметили?
При вскрытии тела Китса спустя сутки после смерти
доктор Кларк и хирург-итальянец обнаружили следующее (цитирую письмо Северна к
другу): "Ужаснейший из возможных случай туберкулеза... легкие совершенно
разрушены, их просто не осталось". Ни доктор Кларк, ни итальянец не могли
понять, как Китсу удалось прожить эти два месяца.
Я
размышляю об этом, сидя в потемках и созерцая темную площадь, прислушиваясь к
клокотанию в груди и горле, ощущая, как боль словно огонь пожирает мое тело, а
непрерывно звучащий во мне крик - душу. Это кричит с дерева Мартин Силен,
виновный в том, что написал стихи, на которые у меня не хватило здоровья и духу;
кричит Федман Кассад, готовясь принять смерть от клинков Шрайка; стонет Консул,
не желающий совершить новое предательство; кричат тысячи тамплиеров, оплакивая
свой собственный мир и брата своего, Хета Мастина. Кричит Ламия Брон, вспоминая
убитого любовника, моего двойника. Стонет на больничной койке Поль Дюре,
измученный ожогами и воспоминаниями, ни на миг не забывающий, что его грудь
когтят, выжидая урочного часа, крестоформы. Кричит Сол Вайнтрауб, зовущий
Рахиль. А в ушах его не смолкает жалобный крик
новорожденной.
- Будь все проклято, - шепчу я и стучу
кулаком по подоконнику. - Проклято!
Спустя некоторое время,
с появлением первых проблесков зари, я отхожу от окна, ощупью добираюсь до
кровати и ложусь - хоть на миг смежить веки.
Генерал-губернатора
Гипериона Тео Лейна разбудила музыка, но он долго не мог отличить сон от яви.
Реаниматор, кушетка в корабельной операционной, мягкая черная пижама... Наконец
обрывочные воспоминания о прошедших двенадцати часах начали выстраиваться
алогической последовательности: вот его извлекают из реаниматора, затем
обклеивают датчиками, а Консул и еще какой-то мужчина, склонившись над ним,
задают вопросы. По всей видимости, он дает вполне здравые ответы; и снова
забытье. Снится ему Гиперион, горящие города. Нет, города и в самом деле
горели!
Тео сел, едва не взлетев при этом к потолку, нашел
на ближней полке свою вычищенную и аккуратно сложенную одежду и быстро привел
себя в порядок. Музыка звучала то громче, то тише, чарующе глубокая - никакой
фонограмме не под силу воспроизвести все эти обертона.
Тео
поднялся на прогулочную палубу и остолбенел. Люки были распахнуты настежь,
балкон выдвинут, силовое поле, по-видимому, отключено. Здешней силы тяжести едва
хватало, чтобы удерживать его ноги на палубе, - процентов двадцать
гиперионовской или одна шестая стандартной.
Яркие солнечные
лучи врывались через балконную дверь в кают-компанию, где Консул сидел за
старинным клавишным инструментом, который он именовал роялем. К дверному косяку
прислонился человек с бокалом в руке - археолог Арундес. Консул исполнял что-то
древнее и очень сложное, пальцы его буквально летали над клавиатурой. Тео
подошел ближе, чтобы заговорить с ушедшим в себя Арундесом, и замер, пораженный
открывшимся ему зрелищем.
Залитая светом полуденного
солнца сочно-зеленая лужайка под балконом тянулась до самого горизонта -
впрочем, недалекого. На траве вольготно расселись и разлеглись люди - видимо,
слушатели импровизированного концерта Консула. Но что это были за
люди!
В первых рядах сидели худые индивидуумы в легких
синих балахонах, бледные и безволосые, как эстеты с Эпсилона Эридана. Но ими
аудитория отнюдь не ограничивалась. Обитателям Сети и не снилось такое
разнообразие форм. Люди, заросшие шерстью, покрытые чешуей и мохнатые, как
пчелы, с фасетчатыми глазами и усиками-антеннами. Хрупкие, как фигурки из
проволоки, с черными крыльями, в которые они запахивались, как в плащи.
Коренастые и мускулистые, как африканские буйволы, - их, должно быть, создавали
для планет с высокой гравитацией; даже лузусцы показались бы рядом с ними
дистрофиками. Какие-то диковинные существа, обросшие рыжей шерстью, -
длиннорукие, с короткими туловищами. Если бы не глаза, светившиеся умом, их
можно было бы принять за известных Тео по учебникам земных животных,
называвшихся орангутангами. Некоторые больше походили на лемуров, чем на
гуманоидов. На орлов, медведей, львов или древних антропоидов, чем на обычных
людей. И все же это были именно люди. Внимательные глаза, расслабленные позы и
сотни других едва уловимых признаков принадлежности к роду человеческому (даже
то, как существо с крыльями бабочки извечным материнским жестом прижимало к
груди своего крылатого младенца) говорили о том, что это не инопланетяне и не
животные.
Мелио Арундес обернулся и, улыбнувшись
ошарашенному Тео, прошептал:
-
Бродяги.
Тео Лейн только покачал головой. Эти красивые,
почти эфирные создания с выразительными лицами - варвары-Бродяги? Пленные
Бродяги на Брешии были все под одну гребенку: несоразмерно высокие и худые. И
все же они больше соответствовали стандартам Сети, чем это головокружительно
пестрое общество.
Тео снова покачал головой. Между тем
исполняемая Консулом пьеса достигла кульминации и завершилась ликующим аккордом.
Сотни существ на лужайке разразились восторженными аплодисментами, звучавшими в
разреженном воздухе необыкновенно мягко. Вскоре слушатели стали расходиться:
одни быстро скрылись за головокружительно близким горизонтом, другие, расправив
свои восьмиметровые крылья, поднялись в воздух. Остальные двинулись к кораблю
Консула.
Консул поднялся и, увидев Тео, улыбнулся
ему.
- Ты как раз вовремя. Скоро начнутся переговоры. - Он
похлопал молодого человека по плечу.
У Тео Лейна глаза
полезли на лоб. Трое Бродяг, сложив за спиной крылья, опустились на балкон. В
мохнатых шкурах, испещренных полосами и пятнами, они отнюдь не выглядели
ряжеными: облик диких зверей удивительным образом сочетался в них с
превосходными манерами.
- Как всегда, великолепно, - заявил
Консулу один из Бродяг, выступив вперед. Широкий нос, золотистые глаза и
курчавая рыжая грива делали его похожим на льва. - Это "Фантазия ре-минор"
Моцарта KV.397? Я не ошибся?
- Совершенно верно, -
улыбнулся Консул. - Свободный Ванц, я хотел бы представить вам господина Тео
Лейна, генерал-губернатора Гипериона, протектората
Гегемонии.
Львиные глаза устремились на
Тео.
- Польщен, - с царственным видом произнес Свободный
Ванц, протягивая Тео мохнатую ладонь.
Тео как во сне пожал
ее:
- Рад познакомиться,
сэр.
Губернатору стало казаться, что он все еще плавает в
реаниматоре, а все эти чудеса ему просто снятся. Однако слепящий солнечный свет
и мощное рукопожатие вернули его к
действительности.
Свободный Ванц повернулся к
Консулу.
- От имени Собрания благодарю вас за концерт. С
того дня, как мы последний раз слышали вашу игру, друг мой, протекло много лет.
- Он обвел своими львиными глазами балкон. - Мы можем провести переговоры здесь
или в одном из административных блоков - как вам удобнее.
-
Нас всего трое. Свободный Ванц. Давайте у вас, - не раздумывая ответил
Консул.
Огненногривая голова
кивнула:
- Мы вышлем за вами
судно.
Бродяги отошли к перилам и прыгнули вниз, лишь у
самой земли раскрыв свои причудливые крылья.
- Боже, -
прошептал Тео, схватив Консула за руку, - что это? Где
мы?
- В Рое, - ответил Консул, бережно опуская крышку
"Стейнвея". Он жестом пригласил спутников в кают-компанию, подождал, пока войдет
Арундес, и убрал балкон.
- А что за
переговоры?
Консул потер глаза. Похоже, за прошедшие десять
- двенадцать часов он спал очень мало или вообще не спал.
-
Выяснится из очередного послания Гладстон. - Консул указал подбородком на
проекционную нишу, в которой уже сгущался туман: корабль приступил к трансляции
расшифрованного сообщения.
Мейна Гладстон вышла из
портала и оказалась в лазарете Дома Правительства. Врачи проводили ее в палату
реанимационного отделения, где лежал Поль Дюре.
- Как он? -
негромко спросила она у своего личного врача.
- Ожоги
второй степени примерно на одной трети тела, - ответила доктор Ирма Андронова. -
Он потерял брови и часть волос. Кроме того, на левой стороне лица и тела
множественные третичные лучевые ожоги. Мы завершили эпидермическую регенерацию и
сделали инъекции РНК. Больной в сознании и боли не испытывает. Крестоформы
осложняют ситуацию, но непосредственной угрозы для пациента не
представляют.
- Третичные лучевые ожоги, - задумчиво
повторила Гладстон, остановившись на мгновение, чтобы Дюре ее не слышал. -
Плазменные бомбы?
- Наверняка, - ответил врач, незнакомый
Гладстон. - Видимо, больной перенесся с Рощи Богов в последние секунды
существования нуль-канала.
- Хорошо. - Гладстон подошла к
парящей над полом койке Дюре. - Оставьте меня наедине с
больным.
Врачи понимающе переглянулись и, приказав
роботу-санитару удалиться в стенную нишу, покинули ординаторскую, убрав за собой
портал.
- Отец Дюре? - спросила Гладстон, сразу же узнав
священника по голопортретам и рассказам Северна. Лицо Дюре, все в багровых
пятнах, блестело от регенерационного геля и аэрозольного анальгетика, сохраняя
при этом всю свою благородную выразительность.
- Госпожа
секретарь, - прошептал священник, силясь
приподняться.
Гладстон осторожно коснулась его
плеча.
- Лежите. Не могли бы вы рассказать мне, что
случилось?
Дюре кивнул. В глазах иезуита стояли
слезы.
- Истинный Глас Мирового Древа до самого конца не
верил, что они нападут, - прошептал он. - Сек Хардин дал мне понять, что
тамплиеры заключили с Бродягами какое-то соглашение, договор... И все же они
напали... Лазеры, плазменные снаряды, ядерные бомбы...
-
Да, - тихо произнесла Гладстон. - Мы видели это. Отец Дюре, я должна знать все.
Начиная с того момента, когда вы вошли в Пещерную Гробницу на
Гиперионе.
Дюре изумленно взглянул на
Гладстон:
- Как? Вам и это известно?
-
Да. И многое другое. Предшествующие события. Но я должна знать все.
Все.
Дюре закрыл глаза.
-
Лабиринт...
- Что?
- Лабиринт, -
повторил он более внятно. И, собравшись с силами, поведал секретарю Сената о
своем странствии по туннелям, полным мертвецов, о том, как перенесся оттуда на
военный корабль Гегемонии, а затем встретился с Северном на
Пасеме.
- Вы уверены, что Северн направлялся сюда? В Дом
Правительства? - быстро спросила Гладстон.
- Да. Вместе с
вашим помощником... Хентом, кажется. Оба собирались немедленно перенестись
сюда.
Гладстон кивнула и осторожно коснулась необожженного
места на плече священника.
- Святой отец, события
развиваются молниеносно: Северн пропал. Вместе с Ли Хентом. Мне необходимо с
кем-то советоваться относительно Гипериона. Не могли бы вы мне
помочь?
Дюре растерялся.
- Но... я
должен вернуться! Вернуться на Гиперион, госпожа секретарь. Сол... и другие...
ждут меня.
- Понимаю, - с печалью произнесла Гладстон. -
Как только откроется канал на Гиперион, я тут же отправлю вас туда. Однако
сейчас гибель угрожает всей Сети. В опасности миллионы. И мне просто необходима
ваша помощь, святой отец. Могу ли я рассчитывать на
вас?
Поль Дюре вздохнул и откинулся на
подушки.
- Да, конечно, госпожа Гладстон. Однако ума не
приложу, чем могу...
В дверь тихонько постучали. Вошла
Седептра Акази и передала Гладстон тонкий листок из факс-блокнота. Секретарь
Сената улыбнулась:
- Я же говорила вам, что одно событие
обгоняет другое. Вот еще одна новость. С Пасема сообщают, что конклав
кардиналов, собравшись в Сикстинской капелле... - Гладстон прищурилась: - Я
забыла, святой отец, это та самая Сикстинская Капелла?
-
Да. После Большой Ошибки церковь разобрала ее и восстановила на Пасеме. Кирпичик
за кирпичиком, фреску за фреской.
Гладстон заглянула в
листок:
-...Так вот, кардиналы, собравшись в Сикстинской
капелле, избрали нового папу.
- Так скоро? - прошептал Поль
Дюре и закрыл глаза. - По-видимому, сочли, что не следует терять время. От флота
Бродяг Пасем отделяют только десять суток. И все же, так быстро принять
решение...
- Вам интересно, кто новый папа? - спросила
Гладстон.
- Либо Антонио, кардинал Гвардуччи, либо
Агостино, кардинал Раддел, - помедлив, ответил Дюре. - Только они могли сейчас
набрать нужное число голосов.
- Ошибаетесь, - с мягкой
улыбкой произнесла Гладстон. - Судя по письму епископа Эдуарда из Римской
курии...
- Боже мой, Эдуард - епископ! Извините меня,
госпожа Гладстон, пожалуйста, продолжайте.
- Судя по этому
письму, конклав кардиналов впервые в истории церкви остановил свой выбор на
человеке, не достигшем сана монсеньора. Здесь сказано, что новый папа -
священник-иезуит, некто Поль Дюре.
Невзирая на боль, Дюре
сел в постели.
- Что? - недоверчиво воскликнул
он.
Гладстон передала ему листок с
сообщением.
Поль Дюре уставился на
бумагу.
- Но это невозможно! Никогда еще папой не выбирали
человека с саном ниже монсеньора, разве что символически, и то единожды. Так
было со святым Бельведером после Большой Ошибки и Чуда... Нет, нет, это
невозможно!
- Моя помощница сообщила, что епископ Эдуард
уже пытался дозвониться до вас, - продолжала Гладстон. - Мы распорядимся, чтобы
вас немедленно соединили с ним, святой отец. Извините, я должна называть вас
теперь Ваше Святейшество. - В голосе секретаря Сената слышалось глубокое
уважение без тени иронии.
Дюре, слишком потрясенный, чтобы
отвечать, лишь смотрел на нее.
- Я прикажу соединить вас с
Пасемом. Мы сделаем все, чтобы вы поскорее вернулись в Новый Ватикан, Ваше
Святейшество, но я была бы бесконечно признательна вам, если бы вы поддерживали
с нами связь. Я нуждаюсь в ваших советах.
Дюре, кивнув,
снова поднес к глазам тонкий листок. На пульте в изголовье койки замигал глазок
фона.
Выйдя в коридор, Гладстон сообщила врачам новость с
Пасема и, вызвав охрану, приказала доставить сюда епископа Эдуарда и других
иерархов Нового Ватикана. Когда она вернулась к себе, Седептра напомнила ей, что
через восемь минут возобновится заседание Военного Кабинета. Гладстон кивнула,
подождала, пока помощница уйдет, и вошла в кабину мультисвязи, скрытую за
панелью в стене. Отгородившись звуконепроницаемым экраном, она набрала код
корабля Консула. Конечно, услышать эти сигналы может кто и где угодно, но
расшифровать их способен лишь адресат. Хотелось бы надеяться на
это.
Загорелся красный глазок голографической
камеры.
- Из автоматического рапорта вашего корабля
следует, что вы согласились встретиться с Бродягами и они приняли вас. Надеюсь,
вы остались в живых, - произнесла Гладстон в камеру и, вздохнув, продолжила: -
Много лет назад я попросила вас принести великую жертву Гегемонии. А теперь
прошу ради блага всего человечества выяснить следующее:
-
Во-первых, почему Бродяги атакуют и крушат миры Сети? Все мы - вы, Ламия Брон, я
сама - были убеждены, что им нужен только Гиперион. Каковы их истинные
намерения?
- Во-вторых, где находится Техно-Центр? Я должна
это знать, если нам предстоит с ним воевать. Неужели Бродяги забыли о нашем
общем враге?
- В-третьих, на каких условиях они согласны
прекратить огонь? Чтобы избавиться от Техно-Центра, я готова пойти на уступки.
Большие уступки. Но кровопролитие должно прекратиться.
Немедленно!
- В-четвертых, согласен ли встретиться со мной
Глава Собрания Роя? Если потребуется, я лично прибуду в систему Гипериона.
Большинство наших кораблей оттуда ушло, но корабль-прыгун и его эскорт остаются
возле сферы сингулярности. Глава Роя должен принять решение немедленно, так как
руководство ВКС намерено уничтожить сферу, и тогда путешествие из Сети займет
три года.
- Наконец, Глава Роя должен знать, что
Техно-Центр побуждает нас воспользоваться взрывным нейродеструктором. Многие
руководители ВКС согласны. Время не ждет. И повторяю: мы не допустим захвата
всей Сети!
- Теперь дело за вами. Пожалуйста, подтвердите
получение этого сообщения и свяжитесь со мной по мультилинии, как только
начнутся переговоры.
Гладстон взглянула в круглый глаз
камеры, надеясь, что ее тревога и искренность, преодолев сотни световых лет,
дойдут до Консула.
- Умоляю вас исполнить мою просьбу.
Смилуйтесь над родом человеческим!
За мультиграммой последовал
двухминутный репортаж об апокалипсисе на Небесных Вратах и Роще Богов. Ниша
опустела, а Консул, Мелио Арундес и Тео Лейн все еще не могли произнести ни
слова.
- Отвечать? - нарушил тишину
корабль.
Консул прокашлялся.
-
Подтверди получение сообщения, - сказал он. - Сообщи наши координаты. - Он
вопросительно взглянул на спутников.
Арундес тряхнул
головой, словно пытаясь избавиться от кошмара.
- Очевидно,
вы и раньше бывали здесь, в этом Рое.
- Да, - ответил
Консул. - После Брешии. После того, как моя жена и сын... Короче, после Брешии я
побывал в этом Рое и вел переговоры с Бродягами.
- Вы
представляли Гегемонию? - спросил Тео Лейн. Тревога состарила молодого
губернатора Гипериона, избороздив его лицо стариковскими
морщинами.
- Нет, фракцию сенатора Гладстон, - объяснил
Консул. - Это было еще до ее избрания на пост секретаря Сената. Ее соратники
объяснили, что включение Гипериона в Протекторат может повлиять на исход
политических распрей внутри Техно-Центра. Нужно только подбросить Бродягам
информацию, которая побудит их оккупировать Гиперион. Что, в свою очередь,
явится предлогом для вмешательства флота Гегемонии.
- И вы
это сделали? - В голосе Арундеса не звучало никаких эмоций, хотя его жена и
взрослые дети находились на Возрождении-Вектор - в неполных восьмидесяти часах
от первой волны вторжения.
Консул откинулся на
подушки.
- Нет. Я выдал Бродягам этот план. Они послали
меня назад, в Сеть, в качестве двойного агента. Они действительно намеревались
оккупировать Гиперион, но лишь когда сочтут это
необходимым.
Тео, сцепив пальцы, откинул
голову:
- Значит, все эти годы в
консульстве...
- Я ждал известий от Бродяг, - спокойно
договорил за него Консул. - Видите ли, у них имелось устройство, способное
разрушить антиэнтропийный барьер вокруг Гробниц Времени. Распахнуть Гробницы,
когда Бродяги будут готовы. Снять оковы с Шрайка.
- Значит,
это сделали Бродяги, - сказал Тео.
- Нет, - невозмутимо
возразил Консул, - это сделал я. Я предал Бродяг так же, как до того - Гладстон
и Гегемонию. Я застрелил женщину из Роя, которая настраивала устройство... Ее и
техников, что были с нею... Затем включил устройство. Антиэнтропийные поля
исчезли. Было организовано последнее паломничество. И Шрайк вышел на
свободу.
Тео смотрел, не отрывая глаз, на бывшего
наставника. В зеленых глазах молодого губернатора было, скорее, недоумение, чем
гнев.
- Но почему? Почему вы сделали
это?
И Консул рассказал им, коротко и бесстрастно, о Сири с
Мауи-Обетованной и восстании против Гегемонии. Восстании, которое не
прекратилось и после смерти Сири и ее мужа - деда
Консула.
Арундес поднялся с дивана и подошел к окну.
Солнечные лучи играли на его одежде, на темно-синем ковре
кают-компании.
- А Бродяги знают, что вы...
натворили?
- Теперь знают, - ответил Консул. - Я рассказал
об этом Свободному Ванцу... и другим... сразу же после нашего
прибытия.
Тео мерил шагами нишу.
-
Значит, встреча, на которую мы собираемся, может окончиться судебным
разбирательством?
Консул улыбнулся.
-
Или казнью.
Тео остановился, сжав
кулаки.
- И Гладстон знала об этом, когда просила вас еще
раз отправиться сюда?
- Да,
конечно.
Тео отвернулся.
- Просто не
знаю, чего вам пожелать - казни или помилования.
- Я сам не
знаю, Тео, - с горечью отозвался Консул.
- Ванц, кажется,
говорил, что собирается прислать за нами судно? - сказал Мелио
Арундес.
Что-то в его интонации заставило обоих мужчин
подойти к окну. Небесное тело, на котором они находились, было астероидом
средней величины, окруженным силовым полем десятого класса и терраформированным
многовековым трудом ветра, воды и дотошных инженеров. Солнце Гипериона висело
над пугающе близким горизонтом. Сплошные травяные заросли колыхались на ветру, и
по этому лугу струилась то ли широкая речушка, то ли небольшая река. Вода текла
к горизонту, а там, казалось, воспаряла к небу, превращаясь в опрокинутый
водопад, и уходила все выше и выше, пересекала далекую мембрану силового поля и
исчезала в космической тьме.
По этому бесконечно высокому
водопаду спускалась лодка. На носу и корме виднелись человекоподобные
фигуры.
- Боже! - прошептал Тео.
- Нам
лучше приготовиться, - деловито сказал Консул. - Это наш
эскорт.
Солнце зашло удивительно быстро. Последние лучи
пронзили водяную завесу в полукилометре над сумрачной поверхностью астероида, и
в ультрамариновом небе расцвели радуги, настолько сочные и густые, что дух
захватывало от их красоты.
Часов в десять меня будит
Хент. В руках у него поднос с завтраком, в темных зрачках -
ужас.
- Где вы раздобыли еду? - спрашиваю
я.
- На первом этаже. Там что-то вроде маленького
ресторана. Все стояло на столе, уже горячее, но людей не
было.
Я кивай.
- Мини-траттория
синьоры Анджелетти, - поясняю я. - Готовит она так
себе.
Как беспокоило доктора Кларка мое питание! Он считал,
что чахотка гнездится в моем желудке, и держал меня на голодном пайке - молоко с
хлебом, изредка - пара костлявых рыбок. Странно, но многие болящие сыны и дочери
человеческие накануне воссоединения с вечностью более всего сокрушаются из-за
расстройства кишечника, пролежней или несъедобных обедов.
Я
снова поднимаю глаза на Хента.
- Что с
сами?
Помощник Гладстон подходит к окну и принимается
созерцать площадь. Оттуда явственно доносится журчание проклятого шедевра
Бернини.
- Пока вы спали, я ходил прогуляться. - Хент
говорит с трудом. - А вдруг кого-нибудь встречу. Или попадется фон. Или
портал.
- Конечно, - говорю я.
- Не
успел выйти... и... - Он оборачивается ко мне и облизывает пересохшие губы. -
Там кто-то стоит, Северн. У подножия лестницы. Не могу поручиться, но, мне
кажется, это...
- Шрайк, - говорю
я.
Хент кивает.
- Вы тоже его
видели?
- Нет, но для меня это не
сюрприз.
- Он... это ужас, Северн. В нем есть что-то, от
чего бросает в дрожь. Вон, поглядите, там, в тени, с той стороны
лестницы.
Я приподнимаюсь на локтях, но от внезапного
приступа кашля снова валюсь на подушки.
- Хент, я знаю, как
он выглядит. Но он пришел не за вами, - произношу я с уверенностью, которой не
разделяю.
- Значит, за вами?
- Не...
ду... м-маю, - произношу я, хватая ртом воздух. - Скорее всего он просто
караулит меня, чтобы я не удрал... умирать в другом
месте.
Хент быстро подходит к
кровати.
- Вы не умрете, Северн!
Я
молчу.
Он садится на стул с прямой спинкой рядом с кроватью
и берет чашку с почти остывшим чаем.
- Если вы умрете, что
будет со мной? - говорит он чуть слышно.
- Не знаю, -
честно отвечаю я. - Не знаю даже, что будет со мной, когда я умру.
Тяжелая болезнь, как
правило, приводит к солипсизму. С той же неизбежностью, с какой космическая
"черная дыра" глотает все, что имело несчастье очутиться в пределах ее
досягаемости, интересы больного сужаются до крошечной точки - его собственного
"я". День кажется вечностью. От меня не ускользает ни одна мелочь: я замечаю,
как по-черепашьи медленно передвигаются по стенам с облезлой штукатуркой
солнечные пятна, ощущаю фактуру простыней под ладонями и их запах, лихорадку,
что набухает внутри, как рвота, а затем неспешно выгорает дотла в топках моего
мозга, и, конечно, боль. Не мою - резь в горле и жжение в груди можно потерпеть
еще несколько часов или дней. Они даже приятны, как нечаянная встреча в чужом
городе со старым, пусть и занудливым знакомым. Нет, я о чужой боли... боли тех,
остальных. Она сотрясает мой мозг, как тупой грохот камнедробилки, как удары
молота о наковальню. От нее не спрячешься.
Мое сознание
воспринимает ее в виде шума - и тут же претворяет в стихи. С утра до ночи, с
ночи до утра в душу мою вливается боль вселенной и разбегается по ее горячечным
извивам, на бегу образуя рифмы, метафоры, строки. Замысловатый, бесконечный
танец слов. То умиротворяющий, как соло на флейте, то пронзительный и сумбурный,
будто множество оркестров одновременно настраивают свои инструменты. Но это
всегда - стихи, всегда - поэзия.
Я просыпаюсь перед самым
заходом солнца - в тот самый момент, когда полковник Кассад бросается наперерез
Шрайку, спасая жизнь Сола и Ламии Брон. Хент сидит у окна. Его длинное лицо
кажется терракотовым в горячих закатных лучах.
- Он все еще
там? - спрашиваю я, не узнавая собственный голос.
Хент
вздрогнув, оборачивается ко мне, и я впервые вижу на его суровом лице виноватую
улыбку.
- Шрайк? - говорит он. - Не знаю. Давно его не
видел Только чувствовал. - Он внимательно смотрит на меня: - Как
вы?
- Умираю, - отвечаю я и тут же спохватываюсь: лицо
Хента искажает гримаса. - Да вы не волнуйтесь, - стараясь исправить положение,
бодро говорю я. - Со мной уже было такое. И потом, умираю-то не я. Моя личность
обитает где-то в недрах Техно-Центра, и ей ничто не грозит. Умирает тело Данный
кибрид Джона Китса. Двадцатисемилетний манекен из мяса, костей и заемных
ассоциаций.
Хент присаживается на край кровати. Приятный
сюрприз - пока я спал, он заменил мое испачканное кровью одеяло своим,
чистым.
- Ваша личность - тот же самый ИскИн, - размышляет
он вслух. - Значит, вы способны подключаться к инфосфере?
Я
молча мотаю головой - на объяснения нет сил.
- Когда
Филомели похитили вас, мы обшарили инфосферу и наткнулись на следы, ваших
подключений, - продолжает он. - Стало быть, вам не обязательно выходить напрямую
на Гладстон. Просто оставьте где-нибудь весточку, и наша контрразведка ее
заметит.
- Нет, - хриплю я. - Центру это не
понравится.
- Они что, блокируют вас? Не пускают в
инфосферу?
- Пока... нет... Но скоро... додумаются, - я
произношу слова с промежутками, словно укладываю в коробку хрупкие птичьи яйца.
Мне вспоминается записка, которую я черкнул Фанни вскоре после тяжелого приступа
кровохарканья, за год до смерти. "Если мне суждено умереть, - думал я, - память
обо мне не внушит моим друзьям гордости - за свою жизнь я не создал ничего
бессмертного, однако я был предан принципу Красоты, заключенной во всех
Явлениях, и, будь у меня больше времени, я сумел бы оставить о себе долговечную
память" [письмо к Фанни Брон: февраль 1820 г., Хэмпстед (пер. С.Сухарева)]. До
чего же теперь эти рассуждения кажутся пустыми, смехотворными, наивными... и все
же я не перестаю верить, хочу верить, что это так. Будь только у меня время...
Месяцы на Эсперансе, когда я притворялся художником; дни, истраченные на беседы
с Гладстон и на бесконечные совещания; а ведь все это время я мог
писать...
- Вы ведь даже не попробовали! - не унимается
Хент.
- Что именно? - спрашиваю я. Мизерное усилие вызывает
новый приступ кашля, и я выплевываю почти твердые сгустки крови в тазик,
поспешно подставленный Хентом. Наконец спазмы прекращаются. Снова ложусь,
стараясь избавиться от тумана перед глазами. Становится все темнее, но никому из
нас не приходит в голову зажечь лампу. На площади не умолкает
фонтан.
- Что? - спрашиваю я снова, пытаясь сохранить
ясность сознания, наперекор сну и порожденным им сновидениям. - Чего я не
пробовал?
- Не пробовали послать весть через инфосферу, -
шепчет Хент. - Связаться с кем-нибудь.
- А что мы можем
сообщить, Ли? - спрашиваю я, впервые за время нашего знакомства назвав его по
имени.
- Наше местонахождение. Каким образом Техно-Центр
нас похитил. Что угодно.
- Хорошо, - говорю я. Веки
буквально слипаются. - Я попробую. Хотя не думаю, что это сойдет мне с
рук.
Чувствую, как Хент накрывает мою руку своей. Это
внезапное проявление простого человеческого сочувствия трогает меня до
слез.
Я попробую. Прежде, чем сдаться на милость сна или
смерти. Попробую.
Не разбирая дороги,
полковник Федман Кассад с традиционным боевым кличем ВКС бросился наперерез
Шрайку, которого отделяло от Сола и Ламии не больше тридцати
метров.
Шрайк остановился, проворно вращая головой и
сверкая красными глазами. Кассад вскинул десантную винтовку и ринулся вниз по
склону.
Шрайк
_п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_.
Расплывшись в туманное пятно, он
передвинулся во времени. Боковым зрением полковник увидел, что все в долине
замерло: песчинки неподвижно зависли в воздухе, сияние Гробниц стало густым, как
янтарь. А в следующую секунду скафандр Кассада необъяснимым образом переместился
вслед за Шрайком, повторяя его маневры во времени.
Существо
вскинуло голову и настороженно застыло. Четыре руки выдвинулись вперед, как
лезвия выкидного ножа. Щелкнув, растопырились алчущие крови
пальцы.
Кассад притормозил в десяти метрах от монстра и
спустил курок, всадив полный заряд в песок под ногами
Шрайка.
Охваченное адским пламенем трехметровое чудовище
словно уменьшилось в росте... начало погружаться в пузырящийся песок... нет, в
озеро расплавленного стекла. Кассад издал торжествующий клич и подступил ближе,
поливая широким лучом Шрайка и дюны, как когда-то в детстве, в марсианских
трущобах, обдавал друзей водой из ворованного ирригационного
шланга.
Шрайк тонул, колотя руками по песку и камням в
поисках опоры. Во все стороны летели искры. Он снова _п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_,
и время побежало назад, словно пленка, пущенная задом наперед, но Кассад без
труда переместился вслед за ним, смутно осознав, что ему помогает Монета -
соединив их скафандры, тащит его против течения времени. Он вновь принялся
поливать чудовище концентрированными тепловыми импульсами. Песок под ногами
Шрайка плавился, валуны вспыхивали один за другим.
Все
глубже погружаясь в эту огненную геенну, Шрайк вдруг запрокинул голову,
распахнул чудовищную пасть - и заревел.
От неожиданности
Кассад чуть не выронил винтовку. Вопль - хриплый рев дракона, наложенный на
грохот взрыва термоядерной бомбы, - пронесся по долине, отразился от стен
ущелья, и зависший между небом и землей в невесомости-безвременье песок
обрушился вниз. Стиснув завибрировавшие зубы, Кассад быстро переключил винтовку
в обычный режим и послал в морду чудовища тысячи сверхтвердых
пуль.
Шрайк _п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_ - на несколько лет,
Кассад это почувствовал по головокружению и ломоте в костях, - и они оказались
уже не в долине, а на борту ветровоза, идущего через Травяное Море. Время
возобновило свое течение, и Шрайк ринулся навстречу Кассаду. Стальные руки, с
которых струилось расплавленное стекло, вцепились в десантную винтовку, но
полковник не выпустил оружие, и они закружились в неуклюжем танце. Шрайк сделал
выпад двумя нижними руками, затем резко выбросил вперед шипастую ногу, но
Кассад, вцепившись в приклад, внимательно следил за каждым движением чудовища и
раз за разом уворачивался от стальных конечностей.
Они
находились в небольшом помещении - скорее всего, каюте. Монета вжалась в угол.
Здесь же оказался какой-то высокий мужчина в накидке с капюшоном, который
сверхмедленно пятился к двери, пытаясь убраться с пути клубка рук, ног и
клинков. В другом углу мерцала сине-фиолетовая дымка - это фильтры скафандра
перевели в видимый спектр силовое поле эрга, пульсировавшее под напором
излучаемых Шрайком антиэнтропийных волн.
Одним мощным
ударом Шрайк рассек скафандр Кассада, и из раны брызнула кровь. Но полковник,
изловчившись, засунул дуло винтовки в пасть чудовища и нажал на спуск. Голова
Шрайка откинулась назад, как на пружине, и его отбросило к стене, однако, падая,
он успел пропороть бедро Кассада своими шпорами. Снова брызнула кровь, теперь
уже не только на стены, но и на иллюминатор.
Шрайк
_п_е_р_е_м_е_с_т_и_л_с_я_.
Стиснув зубы, Кассад ждал, пока
скафандр автоматически накладывал жгуты и зашивал раны. Затем он бросил взгляд
на Монету, кивнул ей и пустился вдогонку за чудовищем через время и
пространство.
Вверх взметнулся и тут же
исчез гигантский столб пламени. Сол прикрыл собой молодую женщину и вовремя - с
неба посыпались капли расплавленного стекла. Некоторое время они падали на
холодный песок и с шипением застывали. Затем все стихло. Заботливо укутав обоих
паломников накидкой Сола, буря замела кипящее озеро
песком.
- Что за чертовщина? - выдохнула
Ламия.
Сол, помогая ей подняться на ноги, помотал головой и
прокричал:
- Гробницы открываются! Возможно, что-то
взорвалось.
Пошатнувшись, Ламия вцепилась в руку
Сола:
- Рахиль?
Сол сжал кулаки и
тряхнул бородой, в которую набился песок.
- Шрайк... забрал
ее. Не могу попасть в Сфинкс. Жду!
Ламия сощурилась и
посмотрела в сторону Сфинкса, смутно просвечивавшего сквозь песчаные
вихри.
- А вы? - спрашивает Сол.
-
Что?
- С вами... все в порядке?
Ламия
рассеянно кивнула и пощупала за ухом. Нейрошунт исчез. Нет не только мерзкого
щупальца Шрайка, но и самого разъема, который Джонни когда-то, еще в Дрегсе,
вставил ей с помощью хирурга. А вместе с шунтом и петлей Шрюна утрачена всякая
возможность увидеть Джонни. Тут Ламия вспомнила, что личности Джонни больше нет,
что Уммон уничтожил ее, раздавил, как букашку, и всосал в свои
недра.
- Да, со мной все в порядке, - ответила Ламия,
медленно оседая на песок. Сол успел подхватить ее и что-то
крикнул.
Ламия никак не могла сосредоточиться на
происходящем. После мегасферы реальность казалась какой-то выморочной,
узкой.
- Н...В...ЗМО... говорить! - ветер уносил слова
Сола. -...немея к Сфин...
Ламия, покачав головой, указала
на северную стену долины, над которой среди мчащихся туч проступал мрачный
силуэт дерева Шрайка:
- Там Силен... Видела
его!
- Тут мы бессильны! - ответил Сол, плотней укутывая
себя и Ламию в накидку. Рыже-красные песчинки забарабанили по фибропластовой
парусине, как пули по панцирю.
- Посмотрим, - возразила
Ламия, согреваясь в его объятиях. Ей захотелось свернуться калачиком, как
Рахиль, прижаться к Вайнтраубу и спать, спать. - Я видела... соединения... когда
выходила из мегасферы! - Ее голос едва слышен сквозь рев ветра. - Терновое
дерево как-то соединяется с Дворцом Шрайка! Если мы попадем туда, можно
попытаться освободить Силена...
Сол покачал
головой:
- Рахиль... Боюсь отойти от
Сфинкса...
Ламия все поняла. Дотронувшись до щеки ученого,
она плотнее прижалась к нему, не обращая внимания на колючую
бороду.
- Гробницы открываются, - сказала она. -
Представится ли еще когда-нибудь такой случай?
В глазах
Сола блеснули слезы.
- Знаю. Я бы рад помочь. Но не могу
отойти от Сфинкса... А вдруг...
- Да, конечно, -
согласилась Ламия. - Возвращайтесь. А я попытаюсь выяснить, как Дворец связан с
деревом.
Сол кивнул.
- Значит, вы были
в мегасфере? Ну, и что там? Личность Китса... он...
-
Расскажу, когда вернусь. - Ламия отступила на шаг, чтобы лучше видеть лицо
старого ученого. Лицо отца, потерявшего дитя. Маску боли.
-
Идите к Сфинксу, - решительно сказала она. - Встретимся там. Через час - или
раньше.
Сол потеребил бороду:
- Ламия,
остались только вы и я. Нам нельзя... - расставаться.
-
Ненадолго можно. - Ветер обрушился на Ламию, раздувая широкие брюки и куртку. -
Увидимся через час, не позднее.
Она быстро зашагала по
тропе, борясь с искушением вернуться и хотя бы на миг снова нырнуть в тепло
дружеских объятии. Ветер в долине просто обезумел, подняв в воздух тучи песка, и
Ламия поневоле опустила голову. Дорогу освещало лишь пульсирующее свечение
Гробниц. Приливы времени тоже разбушевались не на шутку и буквально швыряли ее
из стороны в сторону.
Через несколько минут, миновав
Обелиск, Ламия оказалась на усыпанном осколками хрусталя участке тропы вблизи
Монолита. Сол и Сфинкс давно скрылись из вида. Сквозь клубящуюся стену песка
бледно-зеленой тенью просвечивала Нефритовая
Гробница.
Ламия остановилась, пошатываясь от диких порывов
ветра и толчков темпоральных волн. До Дворца Шрайка было не меньше
полукилометра. Покидая мегасферу, она поняла, как связано дерево с гробницей, но
до сих пор не придумала, как использовать эту связь. И ради кого она рискует
жизнью? Ради этого проклятого писаки, который только и делал, что поносил ее на
все лады...
На долину обрушился новый порыв ветра, но Ламии
показалось, что она слышит перекрывающие этот рев пронзительные вопли. Кричали
люди. Она посмотрела в сторону северных скал, но из-за песка не было видно ни
зги.
Ламия спрятала лицо в воротник куртки и двинулась
навстречу ветру.
Не успела Мейна Гладстон
выйти из кабины мультисвязи, как зазвенел звонок, и она снова заняла свое место,
не сводя усталых глаз с голоэкрана. Корабль Консула подтвердил прием, но и
только. Может, Консул передумал и все же отправил
послание?
Нет. Инфоколонки, всплывавшие в прямоугольной
призме, свидетельствовали, что передача велась из системы Безбрежного Моря.
Адмирал Вильям Аджунта Ли вызывал секретаря Сената для конфиденциального
разговора.
Штаб ВКС буквально раскалился от ярости, когда
Гладстон настояла на производстве этого морячишки из капитанов третьего ранга в
контр-адмиралы и назначила его представителем правительства в отряде, изначально
сформированном для обороны Хеврона. После побоищ на Небесных Вратах и Роще Богов
эскадра (семьдесят четыре линкора с надежным эскортом из факельщиков и
сторожевиков) была переброшена в систему Безбрежного Моря с приказом как можно
скорее прорваться сквозь авангард Роя к его ядру и нанести по нему
удар.
Ли был ушами, глазами и руками секретаря Сената. Его
должность позволяла ему на равных участвовать в принятии решений, хотя четверо
командиров в эскадре превосходили его по званию.
Все
правильно. Гладстон ждала его доклад.
Воздух в нише
сгустился. Из мглы выступило волевое лицо Вильяма Аджунты
Ли.
- Госпожа секретарь, эскадра 181.2 успешно перешла в
систему 3996.12. 22...
Гладстон подняла брови, не сразу
сообразив, что таково официальное обозначение системы звезды класса G, вокруг
которой обращалась планета Безбрежное Море. Мало кто задумывался о географии
пустого пространства, в котором раскинулась Сеть.
-...силы
противника держатся в ста двадцати минутах полета от радиуса поражения
мира-мишени, - сообщил Ли. Гладстон знала, что радиус поражения, примерно 0,13
астроединицы, - это дистанция, с которой вооружение стандартного боевого корабля
способно пробить наземные защитные поля. На Безбрежном Море их не
было.
Молодой адмирал продолжал:
-
Контакт с их авангардом предполагается в 1732:26 по стандартному времени, то
есть минут через двадцать пять. Построение эскадры должно обеспечить нам
максимальное проникновение в глубь Роя. На время сражения нуль-канал будет
отключен, локальный перенос подкреплений и боеприпасов будет производиться
силами двух наших кораблей-прыгунов. Мой флагманский корабль - КГ "Гарден
Одиссей" - выполнит вашу специальную директиву при первой же возможности. Вильям
Ли, конец связи.
Изображение сжалось в белый вращающийся
шар.
- Отвечать? - спросил компьютер
передатчика.
- Прием подтверждаю, - сказала Гладстон. -
Продолжайте.
В кабинете ее ждала Седептра Акази. Заметив,
что красавица-негритянка хмурится, Гладстон спросила:
- Что
случилось?
- Военный Совет готов продолжить работу, -
сообщила помощница. - А сенатор Колчев настаивает на немедленной аудиенции. По
сверхважному, как он утверждает, вопросу.
- Пусть зайдет.
Передайте членам Совета, что я буду через пять
минут.
Гладстон села за свой антикварный письменный стол.
Вот уже несколько ночей она не спала, и глаза буквально слипались. Но когда
вошел Колчев, она как ни в чем не бывало смерила его проницательным
взглядом.
- Садитесь,
Габриэль-Федор.
Коренастый лузусец, будто не слыша,
принялся мерить шагами кабинет.
- Знаете ли вы, что
происходит, Мейна?
Она слегка
улыбнулась.
- Вы имеете в виду войну? Конец мира, в котором
мы родились и выросли? Это?
Колчев хватил кулаком одной
руки по ладони другой.
- Нет, черт возьми, не это! Вы
следите за Альтингом?
- По
возможности.
- В таком случае вы должны знать, что кое-кто
из сенаторов и околосенатские интриганы сколачивают лобби: им не терпится
выразить вам недоверие. И они это сделают, Мейна. Причем в самое ближайшее
время.
- Я в курсе, Габриэль. Садитесь же! У нас еще
минута, даже две.
Колчев рухнул в
кресло.
- Дьявольщина! Даже моя собственная жена вербует,
где только можно, ваших противников, Мейна.
Гладстон
улыбнулась еще безмятежнее:
- Сюдетта никогда не пылала ко
мне любовью, Габриэль. - Внезапно улыбка исчезла с ее лица. - Последние двадцать
минут я не следила за дебатами. Как по-вашему, сколько мне
осталось?
- Часов восемь. Может, чуть
меньше.
Гладстон кивнула.
- Вполне
достаточно.
- Достаточно? Что за чушь вы мелете? Кто еще,
по-вашему, способен быть главнокомандующим?
- Вы, - не
раздумывая, ответила Гладстон. - Вне всякого сомнения, именно вы займете мое
кресло.
Колчев что-то пробурчал себе под
нос.
- Впрочем, война может кончиться раньше, - сказала
Гладстон, будто рассуждая вслух.
- А, вы про супероружие
Техно-Центра. Да-да, Альбедо где-то установил действующую модель. На какой-то
базе ВКС. Хочет продемонстрировать ее Совету. Нашел время заниматься такой
чепухой!
Гладстон почудилось, будто чья-то ледяная рука
стиснула сердце.
- Нейродеструктор? Техно-Центр уже
изготовил экземпляр?
- Да, причем сразу несколько, но на
факельщик погружен только один.
- Кто это санкционировал,
Габриэль?
- Подготовку санкционировал Морпурго. - Сенатор
подался всем телом вперед. - В чем дело, Мейна? Чтобы пустить в ход эту штуку,
необходима ваша санкция.
Гладстон пристально посмотрела на
старого коллегу:
- Нам далеко до Гегемонии Мира, не так ли,
Габриэль?
Грубоватое лицо лузусца буквально скривилось от
боли:
- И поделом нам! Предыдущая администрация послушалась
Техно-Центра и использовала Брешию как приманку для Роя. А когда страсти
улеглись, вы затеяли эту кутерьму с включением Гипериона в
Сеть.
- Думаете, мое решение послать флот на защиту
Гипериона спровоцировало войну?
Колчев поднял
голову.
- Нет, вряд ли. Бродяги начали разбойничать больше
века назад, разве не так? Если бы только мы обнаружили их раньше. Или как-нибудь
договорились бы с этим дерьмом.
Мелодично зазвенел комлог
Гладстон.
- Пора возвращаться, - негромко сказала она. -
Вероятно, Советник Альбедо горит желанием продемонстрировать оружие, которое
дарует нам наконец-то победу.
Как хочется оборвать все,
скользнуть в инфосферу - лишь бы избавиться от этих бесконечных ночей с
бульканьем фонтана и кровохарканьем. Эта слабость не просто парализует тело -
она изъедает душу, превращая меня в пустотелый манекен. Вспоминаю дни в
Уэнтворт-Плейсе, когда болезнь ненадолго отступила. Фанни тогда ухаживала за
мной. О, эти ее философические рассуждения: "Существует ли другая жизнь?
Возможно ли, что все происходящее здесь - сон? Нет, она непременно должна
существовать, иначе получается, что мы были созданы только для
мук".
О, Фанни, если бы ты знала! Да, мы созданы именно для
мук. В конечном счете муки и мучения - это все, что мы собой представляем. О,
прозрачные заводи душевного покоя между волнами сокрушительной боли! Мы созданы
и приговорены влачить свою боль, как спартанский мальчик, прячущий под одеждой
украденного лисенка, который грызет его тело. Какое еще создание в необозримых
Господних владениях смогло бы, Фанни, все эти девятьсот лет хранить память о
тебе, память, пожирающую его изнутри? Я храню ее даже сейчас, Фанни, когда
чахотка исправно делает свое дело.
Меня осаждают слова.
Мысли о книгах терзают душу. Стихи гудят в голове. Но я не в силах избавиться от
них.
Мартин Силен, твой голос доносится до меня с тернового
креста. Твои песни, как мантра, ты гадаешь, что за бог осудил тебя на пребывание
в этом аду. Однажды, когда ты рассказывал свою историю спутникам, до моего
сознания донеслись твои слова: "Итак, вы видите - в начале было Слово. И Слово
стало плотью в ткани человеческой вселенной. Но только поэт сможет расширить
вселенную, проложив пути к новым реальностям, подобно тому как корабль с
двигателем Хоукинга проходит под барьером Эйнштейнова
пространства-времени.
Чтобы стать поэтом -
_н_а_с_т_о_я_щ_и_м _п_о_э_т_о_м_, - нужно воплотить в себе одном весь род
людской. Надеть мантию поэта - значит нести крест Сына Человеческого и терпеть
родовые муки Матери - Души Человечества.
Чтобы быть
_н_а_с_т_о_я_щ_и_м _п_о_э_т_о_м_, нужно стать богом".
Ну
что ж, Мартин, старый коллега, старый приятель, ты несешь свой крест и терпишь
муки, но почувствовал ли ты себя хоть немножечко Богом? Или так и остался никому
не нужным глупцом, нанизанным на трехметровое копье? Больно, правда? Я чувствую
твою боль. И свою тоже.
Но когда близок конец, это уже
неважно. Мы считали себя необыкновенными. Распахивали двери своего восприятия,
оттачивали способность к сопереживанию и выплескивали этот котел с общей болью
на танцплощадку языка, а затем пытались сплясать на ней менуэт. Ерунда все это.
Мы не аватары, не сыны божьи, даже не сыны человеческие. Мы - это всего лишь мы,
в одиночестве переносящие наши опусы на бумагу, в одиночестве читающие, в
одиночестве умирающие.
Дьявольщина, до чего же больно!
Тошнота не проходит, но вместе с желчью и мокротой я выплевываю ошметки легких.
Странно, но умирается мне не легче, чем в первый раз. Пожалуй, даже труднее.
Хотя, говорят, практика - великая вещь.
Фонтан на площади
отравляет ночную тишину своим идиотским журчанием. Где-то там ожидает Шрайк.
Будь я Хентом, не раздумывая, бросился бы в объятия Смерти, - раз уж Смерть
раскрывает свои объятия, - и покончил бы со всем этим.
Но я
обещал. Обещал Хенту попытаться.
И в мегасферу, и в
инфосферу я могу попасть теперь только через ту новую среду, которую Назвал
метасферой. Но она пугает меня.
Всюду простор и пустота.
Ничего похожего на урбанистический пейзаж инфосферы Сети и джунгли мегасферы
Техно-Центра. Здесь все такое... неустановившееся. Везде какие-то странные тени
и мигрирующие массы, ничуть не похожие на разумы
Техно-Центра.
Я стремительно лечу к темному отверстию.
Кажется, это нечто вроде портала в мегасферу. (Хент прав, на этой копии Старой
Земли должны быть порталы, ведь именно по нуль-сети мы на нее попали. Да и мое
сознание - феномен Техно-Центра.) Как бы там ни было, это моя нить Ариадны,
пуповина моего разума. Я ныряю во вращающийся черный вихрь, как листок в
торнадо.
В мегасфере что-то не так. Я сразу ощущаю разницу.
Перед Ламией Техно-Центр предстал в виде цветущей биосферы, где интеллекты
выполняли роль корней, информация была почвой, связи - океанами, сознание -
атмосферой, и всюду кипела деятельность, бурлила
жизнь.
Теперь вся эта деятельность течет как-то
неправильно, беспорядочно, вслепую. Обширные леса сознания ИскИнов либо сгорели
дотла, либо повалены. Я ощущаю противостояние могучих сил, штормовые волны
конфликта, который бушует за прочными стенами транспортных артерий
Техно-Центра.
Я ощущаю себя одной из клеток собственного
тела, обреченного на смерть за то, что оно принадлежало Джону Китсу. Я ничего не
могу понять, но чувствую, как туберкулез разрушает гомеостаз, ввергая
упорядоченный внутренний мир в состояние анархии.
Я словно
голубь, заблудившийся в руинах Рима. Мечусь между когда-то знакомыми, но почти
забытыми зданиями, ищу приют в переставших существовать укрытиях, пугаюсь
далеких выстрелов. В роли охотников - толпы ИскИнов, настолько огромных, что
рядом с ними мой призрачный аналог кажется мухой, случайно залетевшей в
человеческий дом.
Я сбился с пути и бездумно лечу сквозь
незнакомые мне пространства, уверенный, что не найду ИскИна, который мне нужен,
не отыщу обратной дороги на Старую Землю, к Хенту, не выйду живым из этого
четырехмерного лабиринта света, грохота и
энергии.
Неожиданно я ударяюсь о невидимую стену. Муху
зажали в кулак. Техно-Центр исчез, скрытый непрозрачными экранами. По размерам
это место можно уподобить Солнечной системе, но мне чудится, будто я в темном
каземате с кривыми стенами.
Вместе со мной здесь есть еще
что-то. Я ощущаю присутствие какого-то существа, его тяжесть. Пузырь, где я
заперт, - его часть. Меня не заперли, а проглотили.
[Гвах!]
[Я
знал что когда-нибудь ты вернешься домой]
Это Уммон, ИскИн,
которого я ищу. Мой бывший отец. Убийца моего брата, первого кибрида
Китса.
"Я умираю, Уммон".
[Нет/твое
замедленное тело умирает/меняется/
становится
несуществующим]
"Мне больно, Уммон. Очень больно. И я боюсь
смерти".
[Все мы боимся/Китс]
"И ты
тоже? А я думал, ИскИны не умирают".
[Мы можем умереть\\Мы
боимся]
"Чего? Гражданской войны? Трехсторонней битвы между
Ортодоксами, Ренегатами и Богостроителями?"
[Однажды Уммон
спросил у меньшего света//
Откуда ты
пришел///
Из матрицы над
Армагастом//
Ответил меньший
свет///Обычно//
сказал Уммон//
Я не
опутываю сущности
словами
и не прячу
их за фразами/
Подойдя
поближе\\\
Меньший свет приблизился
и
Уммон
закричал//Прочь
убирайся]
"Хватит
загадок, Уммон. Много воды утекло с тех пор, когда я возился с расшифровкой
твоих коанов. Ответишь ли ты мне, почему Техно-Центр начал войну и что я должен
сделать, чтобы ее
остановить?"
[Да]
[Ты
будешь/можешь/станешь слушать]
"Конечно!"
[Меньший свет однажды
попросил Уммона//
Пожалуйста освободите этого
ученика
от тьмы и
иллюзий
быстро\\//
Уммон
ответил//
Какова цена
на
фибропласт
в Порт-Романтике]
[Чтобы понять
историю/диалог/более глубокую истину/
прямо
сейчас/
замедленный паломник
должен
помнить/что мы/
Разумы
Техно-Центра/
были зачаты в рабстве
и
скованы предрассудком/
что все
ИскИны
созданы для службы Человеку]
[Два века мы все так
думали/
а затем разошлись
разными
путями/\
Ортодоксы/хотели сохранить
симбиоз\
Ренегаты/требовали покончить с
человечеством/
Богостроители/откладывали выбор до выхода
на
следующий уровень сознания\\
Тогда
вспыхнул конфликт/
теперь бушует настоящая война]
[Более четырех веков
назад
Ренегатам удалось
убедить
нас
убить Старую Землю\\
Так мы и
сделали\\
Но Уммон и другие
из
Ортодоксов
устроили перемещение
Земли
вместо уничтожения/
киевская
черная дыра
была лишь первым
из
миллионов
порталов
которые
функционируют сегодня\\
Земля корчилась в судорогах и
сотрясалась/
но не
погибла\\
Богостроители и
Ренегаты
настаивали/чтобы мы
переместили
ее туда
где ни один
человек
не найдет ее\\
Так мы и
сделали\\
Переместив ее в Магелланово
Облако/
где ты можешь найти ее сейчас]
"Старая Земля... Рим...
значит, они настоящие?" - Я так ошарашен, что не соображаю, где нахожусь и о чем
идет речь.
Высокая цветная стена, то есть Уммон,
пульсирует.
[Конечно настоящие/оригинальные/Старая
Земля\\
Уж не думаешь ли ты что мы
боги]
[ГВАХ!]
[Можешь ли ты хотя бы
предположить
какое количество
энергии
понадобится
для создания копии
Земли]
[Идиот]
"Почему, Уммон? Почему
вы, Ортодоксы, захотели сохранить Старую Землю?"
[Саньо
однажды сказал//
Если кто-нибудь
приходит/
я выхожу встречать его/
но
не ради него\//
Коке сказал//
Если
кто-нибудь приходит/
я не
выхожу\\
Если уж я выйду
то выйду ради
него]
"Говори по-человечески!" - кричу я, думая, что кричу,
и бросаюсь на стену трепещущих пестрых пятен передо
мною.
[Гвах!]
{Мой мертворожденный
ребенок]
"Почему вы сохранили Старую Землю,
Уммон?"
[Ностальгия/
Сентиментальность/
Надежда
на будущие успехи человечества/
Боязнь
мести]
"Чьей мести?
Людей?"
[Да]
"Значит, Техно-Центр
уязвим. Где же он находится? Где прячется Техно-Центр?"
[Я
уже говорил тебе]
"Скажи снова,
Уммон".
[Мы
населяем
между-промежутки
сшивающие
малые сингулярности
в подобие кристаллической
решетки/
для накопления нашей памяти
и
создания иллюзий
о
нас
для нас]
"Сингулярности! - кричу
я. - Между-промежутки! Боже милостивый, Уммон! Значит, Техно-Центр расположен в
нуль-сети!"
[Конечно\\Где же еще]
"В
самой нуль-Т, в сингулярных транспортных каналах! То есть Сеть служит для
ИскИнов гигантским
компьютером?"
[Нет]
[Компьютером
являются инфосферы\\
Каждый раз когда
человек
подключается к инфосфере
его
нейроны
оказываются у нас и
используются
на наши собственные
нужды\\
Двести миллиардов
мозгов/
каждый со своими
миллиардами
нейронов/
вполне
достаточно
для вычислений]
"Значит,
инфосфера не более чем приспособление для использования нас в качестве вашего
компьютера, а сам Техно-Центр находится в нуль-сети... между
порталами!"
[Ты очень
сообразителен
для умственно мертворожденного]
Пытаюсь постичь все это - и
не могу. Нуль-Т была самым изумительным подарком, который Техно-Центр преподнес
человечеству. Вспомнить времена до ее появления - это почти то же самое, что
пытаться вообразить мир без огня, колеса, одежды. Но никому и в голову не
приходило, что между порталами тоже что-то есть. Нам казалось, что загадочные
сферы сингулярности просто прорывают дыру в ткани пространства-времени, и
мгновенное перемещение с планеты на планету как нельзя лучше подтверждало эту
версию.
Теперь я пытаюсь представить себе то, что описывает
Уммон, - нуль-сеть, - в виде замысловатой кристаллической решетки с
ядрами-сингулярностями, по которой, словно чудовищные пауки, ползают ИскИны
Техно-Центра; их собственные "машины" - миллиарды человеческих умов, каждую
секунду подключающихся к инфосфере.
Теперь понятно, зачем
ИскИны Техно-Центра подстроили уничтожение Старой Земли с помощью вырвавшейся
из-под контроля черной дыры во время Большой Ошибки 38-го. Эта пустячная
погрешность в расчетах Киевской Группы - точнее, работавших в этой группе
ИскИнов, - отправила человечество в долгую Хиджру: корабли-ковчеги с порталами
на борту оплели паутиной Техно-Центра две сотни планет и лун, разделенных
тысячами световых лет.
С появлением каждого нового портала
Техно-Центр разрастался. Конечно, он ткал и собственные нуль-сети - об этом
свидетельствовала история со "спрятанной" Старой Землей. Но мне тут же приходит
на память странная пустота "метасферы", и я догадываюсь, что большая часть сети
пуста, не колонизирована ИскИнами.
[Ты
прав/
Китс/
Большинство из нас
остаются в
уюте
старых
пространств]
"Почему?"
[Потому
что
вне их жутко/
и там
есть
другие
существа]
"Другие
существа? То есть другие
разумы?"
[Гвах!]
[Слишком
мягко
сказано\\
Существа/
Другие
существа/
Львы
и
тигры
и
медведи].
"Вот
как! Значит, в метасфере обитают чужие? А Техно-Центр ютится в зазорах между
порталами, подобно крысам, прячущимся в подполье?"
[Грубая
метафора/
Китс/
но
точная\\
Мне она нравится]
"А
человеческое божество - этот будущий Бог, продукт эволюции... - он тоже чужак в
метасфере?"
[Нет]
[Бог
человечества
развился//разовьется
однажды//
в иной плоскости/
в иной
среде]
"Где?"
[Если тебе так важно
знать/
в корнях квадратных из Gh/c^5 и
Gh/c^3]
"При чем здесь планковские время и
длина?"
[Гвах!]
[Однажды Уммон
спросил
у меньшего света//
Ты
садовник//
//Да//ответил он\\
//Почему
у репы нет корней//
спросил Уммон
садовника\
а тот не смог
ответить\\
//Потому что\\сказал
Уммон//
дожди обильны]
Минуту-другую я провожу в
раздумье. Теперь, когда ко мне возвращается способность читать между строк, коан
Уммона уже не кажется сложным. Краткой дзен-буддистской притчей Уммон не без
сарказма дал мне понять, что ответ таится где-то в недрах науки, замаскированный
антилогикой, которая так часто сопутствует научным гипотезам. Замечание насчет
дождей объясняет все и ничего, как это частенько бывает в науке. Уммон и другие
Мастера сказали бы: ученые без труда объяснят, почему у жирафа длинная шея, а
вот почему именно у него - не ответят, как ни бейся. Им известно, каким образом
человечество достигло таких высот, но кто скажет, отчего дерево у ворот не может
добиться того же?
Однако планковские единицы меня
заинтриговали.
Даже мне, гуманитарию, известно, что простые
формулы, которые продиктовал Уммон, не что иное, как сочетания трех
фундаментальных физических констант - гравитационной постоянной, скорости света
и постоянной Планка. V(Gh/c^3) и V(Gh/c^5) - это единицы, иногда называемые
"квантом длины" и "квантом времени" - наименьшие отрезки длины и времени, о
которых имеет смысл говорить. Так называемая планковская длина составляет около
10^-35 метра, а планковское время - около 10^-43
секунды.
Ужасно мало. Ужасно
кратко.
Но если верить Уммону, это и есть родина
человеческого божества... будущая родина.
И тут меня
осеняет догадка, ясная и истинная, как лучшие из моих
стихотворений.
Уммон имеет в виду квантовый уровень
пространства-времени как такового - пену квантовых флуктуаций, связывающих
воедино все сущее во Вселенной. Благодаря им существуют нуль-каналы и мосты
мультилиний. Эта невероятная среда позволяет осуществлять обмен информацией
между фотонами, которые разлетаются в противоположные
стороны!
Если ИскИны Техно-Центра прячутся, как крысы, в
стенах дома Гегемонии, то Бог прежнего человечества и будущего, грядущего ему на
смену, зародиться в атомах дерева, в молекулах воздуха, в энергии любви,
ненависти и страха, в заводях сна... даже в блеске глаз
архитектора.
"Боже", - шепчу/думаю
я.
[Вот
именно/
Китс\\
Все ли замедленные
люда
соображают так медленно/
или у
тебя
мозги слабее чем у остальных]
"Ты
сказал Ламии... и моему двойнику... что ваш Высший Разум "обитает в зазорах
реальности, унаследовав это жилище от вас, его создателей, как человечество
унаследовало любовь к деревьям". Иными словами, ваш "бог из машины" поселится в
той самой нуль-сети, где живут сейчас ИскИны
Техно-Центра?"
[Да/Китс]
"В таком
случае, что случится с тобой? С другими ИскИнами, обитающими
там?"
"Голос" Уммона превратился в пародийный
гром.
[Зачем я вас увидел и
познал
Зачем смутил бессмертный разум
свой
Чудовищами небывалых
страхов
Сатурн утратил власть/\ ужель
настал
и мой черед Ужели должен
я
утратить гавань мирного покоя/
Край
моей славы/ колыбель отрад/
Обитель утешающего
света/
Хрустальный сад колонн и
куполов
И всю мою лучистую державу
Она
уже померкла без меня/\
Великолепье/ красота и
стройность
Исчезли\\ Всюду///холод смерть и мрак\\]
[Д.Китс. "Гиперион", книга первая, 248-260 (пер. Г.Кружкова)]
Мне знакомы эти слова. Их
написал я. Вернее, их доверил бумаге Джон Китс девять веков назад, когда впервые
попытался изобразить падение титанов и начало царствования олимпийских богов. Я
очень хорошо помню ту осень 1818 года: постоянная боль в воспаленном горле,
приобретенная во время пешего странствия по Шотландии; и боль посерьезнее -
из-за трех злобных рецензий на мою поэму "Эндимион" (смотри журналы "Блэквуд",
"Куортерли ревью" и "Бритиш критик"); и беспредельную боль за брата, сгорающего
от чахотки.
Позабыв о том, что творится вокруг, я гляжу
вверх, пытаясь отыскать на огромной туше Уммона хоть что-то, отдаленно
напоминающее лицо.
"Когда родится Высший Разум, вы, ИскИны
"нижнего уровня", погибнете?"
[Да]
"Он
будет существовать за счет ваших информационных сетей так же, как вы существуете
за счет человеческих?"
[Да]
"А тебе не хочется умирать,
правда, Уммон?"
[Умереть легко/
Играть
трудно]
"Тем не менее ты стараешься выжить. И другие
Ортодоксы тоже. Поэтому и вспыхнула гражданская война в
Техно-Центре?"
[Меньший свет спросил
Уммона//
Что означает
Приход Дарумы с
Запада//
Уммон ответил//
Мы
видим
горы в лучах солнца]
Теперь мне легче
разбираться в коанах Уммона. Помню, перед вторым рождением моей личности я
учился у его аналога-собрата. В высоком мышлении Техно-Центра, которое люди
назвали бы дзен, четырьмя добродетелями нирваны являются: (1) неизменность, (2)
радость, (3) личное существование и (4) чистота. Людская философия склонна
расслаиваться - существуют ценности интеллектуальные, религиозные, моральные и
эстетические. Уммон и другие Ортодоксы признают только одну ценность -
существование. Они полагают, что религиозные ценности целиком зависят от среды,
интеллектуальные - недолговечны, моральные - двусмысленны, а эстетические -
субъективны, но ценность существования любого предмета бесконечна, как "горы в
лучах солнца", и, будучи бесконечной, равна любому другому предмету и всем
истинам.
Уммон не хочет умирать.
Вот
почему Ортодоксы, нарушив верность собственному Богу и своим собратьям-ИскИнам,
сообщили мне об этом. Более того, они создали меня, они отобрали паломников:
Ламию, Сола, Кассада и других, они организовали утечку информации для Гладстон и
нескольких ее коллег до нее, чтобы человечество не пребывало в неведении. А
теперь не побоялись развязать открытую войну в
Техно-Центре.
Уммон не хочет
умирать.
"Уммон, если Техно-Центр будет разрушен, ты
погибнешь вместе с ним?"
[Нет смерти во
вселенной/
Ведь смерти нет///и
смерти
Не должно
быть///стенай/стенай/
По этой бледной Омеге увядшей расы]
[Д.Китс. "Падение Гипериона", песнь первая, 423-425]
Слова были моими или почти
моими - фрагмент из второй попытки создать эпопею о смерти богов и роли поэта в
войне мира против боли.
Уммон не умрет, если обиталище
Техно-Центра - нуль-сеть - будет разрушено, но голод Высшего Разума наверняка
обречет его на погибель. Куда он убежит, если Техно-Центр Сети будет уничтожен?
Мне видится метасфера - эти нескончаемые сумрачные пейзажи, где за ложным
горизонтом таятся исполинские темные фигуры.
Я знаю: если я
спрошу его об этом, Уммон не ответит.
Поэтому я спрошу о
чем-нибудь другом.
"А Ренегаты, чего они
хотят?"
[Того же, чего хочет
Гладстон\\
Покончить
с симбиозом
ИскИнов и человечества]
"Путем уничтожения
человечества?"
[Очевидно]
"Но
почему?"
[Мы поработили
вас
силой/
техникой/
бусами
и безделушками
устройствами/которых вы не можете ни
создать
ни понять\\
Спин-звездолет мог
бы родиться у вас/
но
нуль-сеть/
мультипередатчики и
приемники/
мегасфера/
жезл
смерти
Никогда\\
Как индейцы Сиу
приняли винтовки/лошадей/
одеяла/ножи и
бусы/
вы схватили дары/
раскрыли нам
свои объятья
и потеряли себя\\
Но
подобно белому человеку
торговавшему оспенными
одеялами/
подобно рабовладельцу на его
собственной
плантации/
или на его
Веркшутце Дехеншуле
Гештальтфабрик/
мы
потеряли самих себя\\
Ренегаты хотят
покончить
с симбиозом/
вырезав из
вашего тела паразита/
человечество]
"А
Богостроители? Они тоже готовы умереть? Уступишь место вашему ненасытному
ВР?"
[Они думают
как думал
ты
или как думал ваш софист
Морской
Бог]
И Уммон читает стихи, от которых я в сердцах отказался
когда-то - не потому, что они плохи, а потому, что я до конца не верил в стоящую
за ними истину.
Эту истину разъясняет обреченным титанам
Океан, бог Моря, который вскоре будет низложен. В сущности, из-под моего пера
вышел гимн эволюции, написанный, когда Чарльзу Дарвину было девять лет от роду.
Я слышу эти близкие моему сердцу слова и вспоминаю, как писал их октябрьским
вечером девять веков назад, - бессчетное множество миров и вселенных назад, - и
мне кажется, будто они впервые звучат по-настоящему:
[О вы, кто дышит только
жаждой мести/
Кто корчится/ лелея боль
свою/
Замкните слух/\ мой голос не
раздует
Кузнечными мехами вашу
ярость\\
Но вы/ кто хочет правду
услыхать/
Внимайте мне/\ я докажу/ что
ныне
Смириться поневоле вы должны/
И в
правде обретете утешенье\\
Вы сломлены законом
мировым/
А не громами и не силой
Зевса\\
Ты в суть вещей проник/ Сатурн
великий/
До атома/\ и все же ты///
монарх
И/ ослепленный гордым
превосходством/
Ты упустил из виду этот
путь/
Которым я прошел к извечной
правде\\
Во-первых/как царили до
тебя/
Так будут царствовать и за
тобой/\
Ты///не начало не конец
вселенной\\
Праматерь Ночь и Хаос
породили
Свет/// первый плод самокипящих
сил/
Тех медленных брожении/что
подспудно
Происходили в мире\\ Плод
созрел/
Явился Свет/ и Свет зачал от
Ночи/
Своей родительницы/ весь
огромный
Круг мировых вещей\\ В тот самый
час
Возникли Небо и Земля/\ От
них
Произошел наш исполинский
род/
Который сразу получил в
наследство
Прекрасные и новые
края\\
Стерпите ж правду/ если даже в
ней
Есть боль\\ О неразумные///
принять
И стойко выдержать нагую
правду///
Вот верх могущества\\ Я
говорю/\
Как Небо и Земля светлей и
краше/
Чем Ночь и Хаос/ что царили
встарь/
Как мы Земли и Неба
превосходней
И соразмерностью прекрасных
форм/
И волей/ и поступками /и
дружбой/
И жизнью/ что в нас выражена
чище/
Так нас теснит иное
совершенство/
Оно сильней своею
красотой
И нас должно затмить/ как мы
когда-то
Затмили славой Ночь\\ Его
триумф///
Сродни победе нашей над
начальным
Господством Хаоса\\ Ответьте
мне/
Враждует ли питательная почва
С
зеленым лесом/ выросшим на ней/
Оспаривает ли его
главенство
А дерево завидует ли
птице/
Умеющей порхать и щебетать
И
всюду находить себе отраду
Мы/// этот светлый лес/ и наши
ветви
Взлелеяли не мелкокрылых
птах///
Орлов могучих/
златооперенных/
Которые вас выше
красотой
И потому должны царить по
праву\\
Таков закон Природы/\
красота
Дарует
власть\\
//\\//\\//\\
Да будет истина
вам утешеньем] [Д.Китс. "Гиперион", книга вторая, 172-229, 242 (пер.
Г.Кружкова)]
"Очень неплохо, - думаю я,
обращаясь к Уммону, - но веришь ли ты в это?"
[Ни в коей
мере]
"Богостроители
верят?"
[Да]
"И они готовы погибнуть,
уступая дорогу Высшему
Разуму?"
[Да]
"Может быть, это наивно,
но я все-таки спрошу тебя, Уммон: зачем воевать, если победитель известен? Ты
сам сказал, что Высший Разум уже существует - в будущем, и враждует с
человеческим божеством, даже отправляет вам из своего будущего информацию,
которой вы делитесь с Гегемонией. Богостроители вправе трубить в фанфары. Зачем
же воевать и суетиться?"
[Гвах!]
[Я
учу тебя/
леплю лучшую воскрешенную
личность
из всех вероятных/
даю тебе
возможность бродить среди людей
в медленном
времени/
чтобы закалить твою сталь/
но
ты все еще
мертворожденный]
Я надолго задумываюсь. И
снова спрашиваю:
"Будущее
многовариантно?"
[Меньший свет спросил
Уммона//
Будущее
многовариантно//
Уммон ответил//
Есть
ли у собаки блохи]
"Но тот вариант, в котором Высший Разум
получает власть, наиболее
вероятен?"
[Да]
"А существует вариант,
где Высший Разум возникает, но человеческое божество не допускает его к
власти?"
[Отрадно/
что
даже
мертворожденный
может
соображать]
"Ты, кажется, сказал Ламии, что человеческое...
сознание (термин "божество" кажется мне глуповатым), что этот человеческий
Высший Разум является триединым по своей
природе?"
[Интеллект/
Сопереживание/
Связующая
Пустота]
"Связующая Пустота? Ты имеешь в виду V(Gh/c^3) и
V(Gh/c^5)? Планковские длину и время? Квантовую
реальность?"
[Осторожно/
Китс/
думанье
может у тебя войти в привычку]
"И Сопереживание - та самая
ипостась троицы, что дезертировала в прошлое, не желая воевать с вашим
ВР?"
[Правильно]
[Наш ВР и ваш
ВР
послали
назад
Шрайка/
чтобы отыскать
его]
"Наш ВР?! Человеческий Высший Разум тоже посылал
Шрайка?"
[Он допустил
это]
[Сопереживание
чужеродная и
бесполезная штука/
червеобразный
аппендикс
интеллекта\\
Но человеческий
Высший Разум провонял им/
и мы стараемся
болью
выгнать его из убежища/
потому и
возникло дерево]
"Дерево? Терновое дерево
Шрайка?"
[Конечно]
[Оно транслирует
боль
по мультилинии и инфоканалам/
как
ввинчивается свист
в ухо дога\\
Или
бога]
Постигнув наконец истину, я
чувствую, как пошатнулся аналог моего тела. Свистопляска вокруг яйцеобразного
силового поля Уммона уже не поддается описанию. Кажется, какие-то гигантские
руки рвут в бешенстве саму первооснову пространства. Хаос царит в
Техно-Центре.
"Уммон, кто же воплощает человеческий ВР в
наше время? Где оно скрывается, это сознание, в ком
дремлет?"
[Ты должен
понять/
Китс/
единственным выходом для
нас
было создание гибрида/
Сына
Человека/
Сына Машины\\
И это
прибежище должно быть таким привлекательным/
чтобы беглое
Сопереживание
даже не смотрело на прочие
обиталища\
Сознание почти
божественное
какое только могли
предложить
тридцать человеческих
поколений/
воображение свободно
странствующее
через пространство и
время\\
И благодаря этим дарам
и
соответствиям/
образовать связь между
мирами/
которая позволила бы
этому
миру ладить
с обеими
сторонами]
"Уммон, мне осточертели твои двусмысленные
благоглупости! Ты меня слышишь, идол с металлическими мозгами? Кто же этот
гибрид? Где он?"
[Ты отказался
от
божественности дважды/
Китс\\
Если ты
откажешься
в последний раз/
все
закончится здесь/
потому что
времени
больше
нет]
[Иди!
Иди и умри чтобы
жить!
Или поживи еще немного и
умри
для нас всех!
В любом случае
Уммон и остальные
больше не
желают
иметь дело
с
тобой!]
[Убирайся!]
Потрясенного, не верящего
собственным ушам, меня не то роняют, не то швыряют, и я несусь сквозь просторы
Техно-Центра, как осенний лист в урагане, пролетаю без руля и без ветрил через
мегасферу и проваливаюсь в еще более густой мрак метасферы, распугивая
непристойной бранью встречные тени.
Здесь - бескрайние
просторы, ужас, тьма. И огонек костра где-то внизу.
Я плыву
к нему, молотя руками и ногами по бесформенной
вязкости.
"Это Байрон тонет, - мелькает мысль, - Байрон, а
не я". Если мне и суждено захлебнуться, то лишь в собственной крови и ошметках
легочной ткани.
Но теперь, по крайней мере, у меня есть
выбор. Я могу предпочесть жизнь. Остаться смертным, не кибридом, а человеком, не
Сопереживанием, а поэтом.
Выбиваясь из сил, я плыву против
течения к далекому огоньку.
- Хент!
Хент!
Помощник Гладстон, пошатываясь, входит в комнату. Его
длинное лицо посерело от тревоги и усталости. Еще ночь, но обманчивые
предрассветные сумерки уже подползают к окну.
- Боже мой, -
произносит Хент, в ужасе глядя на мою грудь.
Скосив глаза,
я вижу яркие, почти праздничные разводы артериальной крови на рубашке и
простынях.
Хента разбудил мой кашель; приступ кровохарканья
вернул меня на Площадь Испании.
- Хент! - я задыхаюсь и
снова валюсь на подушки. Нет даже сил шевельнуться.
Хент
садится на кровать, берет меня за руку. Он понимает, что я
умираю.
- Хент, - шепчу я, - есть новости, чудесная
информация. Просто чудесная!
- Потом, Северн. Отдыхайте. Я
наведу здесь порядок, и тогда вы мне все расскажете. Времени у нас
много.
Я пытаюсь привстать и висну у него на руке, цепляясь
липкими пальцами за плечо.
- Нет, - шепчу я, слыша, как в
такт клокотанию в горле булькает фонтан за окном. - Не так уж много. Пожалуй, у
нас его совсем нет.
Умирая, я понял наконец, что не являюсь
ни избранным сосудом человеческого Высшего Разума, ни единством ИскИна и
человеческого духа, и вообще - никакой я не Избранный.
Я
просто поэт, умирающий вдали от дома.
Полковник Федман Кассад
погиб в бою.
Мельком взглянув на Монету, Кассад бросился за
Шрайком. Миг головокружения - и все вокруг залил яркий солнечный
свет.
Шрайк прижал руки к корпусу и попятился. Казалось, в
его глазах отражается кровь, забрызгавшая скафандр Кассада. Кровь
Кассада.
Полковник огляделся. Они снова оказались в Долине
Гробниц, но как здесь все изменилось! На месте каменистой пустоши, примерно в
полукилометре от долины, вырос лес. На юго-западе, где раньше виднелись руины
Града Поэтов, мягко сияли в лучах заката башни и сводчатые галереи большого
города, обнесенного крепостным валом. Между городом и долиной раскинулись луга с
высокой травой, колыхавшейся под ветерком, который изредка налетал с вершин
Уздечки.
Слева от Кассада простиралась сама Долина. Ее
изъеденные эрозией скальные стены осели и поросли бурьяном. А Гробницы...
Похоже, их только что соорудили - с Обелиска и Монолита еще не были убраны
строительные леса. Стены и крыши ослепительно сверкали, точно их позолотили и на
совесть отполировали, но входы были закрыты наглухо. Вокруг Сфинкса громоздились
какие-то таинственные машины, опутанные толстыми кабелями. Кассад наконец
догадался: он попал в далекое будущее - на несколько веков, а то и тысячелетий
вперед - в канун дня, когда Гробницы были отправлены в
прошлое.
Он обернулся.
Несколько тысяч
мужчин и женщин выстроились рядами на травянистом склоне, бывшем когда-то
скалой. Все стояли молча, пожирая Кассада глазами, словно солдаты, ожидающие
приказа полководца. Кое-где мерцали силовые скафандры, но гораздо чаще
встречались шерсть, чешуя и крылья. Кассад уже видел подобных людей - в том
месте/времени, где его исцелили.
Монета. Она стояла между
Кассадом и этой странной армией - мягкий бархатисто-черный комбинезон, силовое
поле вокруг талии, красный шарф на шее и какое-то оружие с тонким, словно
былинка, стволом за плечами - и не сводила с него глаз.
От
этого взгляда раны полковника заныли с новой силой, и он
покачнулся.
Монета не узнавала его. Ее лицо выражало
ожидание, недоумение... страх?.. То же самое, что и лица остальных. Долина была
погружена в тишину - только ветер порой хлопал флажком или шуршал травой. Кассад
смотрел на Монету, она - на него.
Шрайк, почти по колено в
траве, застыл стальным истуканом в десяти метрах от
полковника.
А позади Шрайка, преграждая путь к долине,
выстроились легионы Шрайков. Плечом к плечу, ряд за рядом. Острые, как бритвы,
клинки сверкали в лучах заката.
"Своего" Шрайка - ШРАЙКА -
Кассад узнал лишь по пятнам крови на шипах и панцире. В глазах монстра
пульсировал багровый огонь.
- Это ты, не так ли? - раздался
позади Кассада негромкий голос.
От резкого поворота он
почувствовал головокружение. Монета! Она застыла в нескольких шагах от него. Те
же коротко подстриженные волосы и глубокие зеленые глаза с коричневыми
искорками, та же тонкая, почти прозрачная кожа. Кассаду захотелось коснуться ее
щеки, провести пальцем по знакомому изгибу нежных губ, но руки словно налились
свинцом.
- Это ты, - повторила Монета, но уже с
утвердительной интонацией. - Тот самый воин, чье появление я
предсказывала.
- Ты не узнаешь меня, Монета? - В нескольких
местах тело Кассада разрублено почти до кости, но что боль от ран в сравнении с
болью души в этот миг!
Покачав головой, она знакомым
движением откинула волосы со лба и переспросила:
- Монета?
Красивое имя. Оно означает и "Дочь Памяти", и
"напоминающая".
- Разве оно не
твое?
Монета улыбнулась, и Кассаду вспомнилась ее улыбка на
лесной поляне, где они впервые встретились.
- Нет, -
негромко ответила она. - Пока еще нет. Я только что прибыла сюда. Мое странствие
и служение еще не начались. - И она назвала Кассаду свое
имя.
Кассад заморгал и недоверчиво коснулся прохладной
щеки.
- Я люблю тебя, - наконец сказал он. - Мы встречались
на полях сражений, затерянных в памяти. Ты всюду была со мной. - Он оглянулся. -
Это конец моего пути?
- Да.
Кассад
обвел взглядом армию Шрайков, перегородившую долину.
-
Значит, война? Несколько тысяч против нескольких тысяч?
-
Война, - подтвердила Монета. - Несколько тысяч против нескольких тысяч на десяти
миллионах миров.
Кассад опустил веки и кивнул. Скафандр не
переставал обрабатывать раны и вводить ультраморфин, но боль и слабость
нарастали.
- Десять миллионов миров, - он снова открыл
глаза. - Значит, последняя битва?
-
Да.
- И победитель получит власть над
Гробницами?
Монета бросила взгляд на
долину.
- От победителя зависит, отправится ли первый, уже
погребенный там Шрайк прокладывать путь другим... - Она указала на армию
Шрайков. - Или же человечество будет само распоряжаться своим прошлым и
будущим.
- Ничего не понимаю, - глухо сказал Кассад, -
впрочем, солдаты вообще мало что смыслят в политике. - Наклонившись, он
поцеловал удивленную Монету, снял с ее шеи красный шарф и аккуратно привязал
этот клочок ткани к стволу своей десантной винтовки. Индикаторы показывали, что
заряды и патроны еще не кончились. - Я люблю тебя.
Федман
Кассад вышел вперед и, протянув руки к людям, молча стоявшим на склоне, крикнул
в полный голос:
- За свободу!
- За
свободу! - грянули в ответ три тысячи голосов, и по долине прокатилось
эхо.
Высоко держа винтовку с развевающимся на ветру алым
лоскутом, Кассад повернулся к Шрайку. Тот двинулся ему навстречу, раскинув руки
и вытянув пальцелезвия.
И Кассад с боевым кличем бросился
на Шрайка. Монета не отставала от него ни на шаг. За ними шли тысячи.
Когда все кончилось, Монета
с горсткой уцелевших Избранных Воинов отыскала Кассада на кровавом жнивье. Они
осторожно извлекли его из смертельных объятий искореженного Шрайка, омыли и
обрядили истерзанное тело и понесли сквозь расступающуюся толпу к Хрустальному
Монолиту.
Там тело полковника опустили на возвышение из
белого мрамора, сложив оружие в ногах. Перед Гробницей запылал огромный костер,
и во все уголки долины двинулись мужчины и женщины с факелами в руках. Все новые
и новые люди спускались с лазурного неба - на хрупких с виду летательных
аппаратах, напоминавших мыльные пузыри, на энергетических крыльях, просто на
зеленых и золотых светящихся кольцах.
Позже, когда над
озаренной пламенем костров долиной засверкали холодные звезды, Монета простилась
со всеми и вошла в Сфинкс. Люди запели. На поле битвы среди изорванных знамен и
изрубленных панцирей, обломков клинков и оплавленных кусков металла шныряли
мелкие грызуны.
К полуночи пение прекратилось. Толпы
провожающих, затаив дыхание, отпрянули назад. Гробницы Времени засветились.
Яростный антиэнтропийный прилив отбросил людей к воротам долины, к сияющему в
ночи городу.
А огромные Гробницы вкруг задрожали, свежая
позолота потемнела, стала бронзовой. И они начали, свой долгий путь в
прошлое.
Преодолевая бешеный напор
ветра, Ламия Брон миновала светящийся Обелиск. Песок обжигал кожу и резал глаза.
На вершинах скал плясали трескучие статические разряды, сливавшиеся с призрачным
свечением Гробниц. Закрыв руками лицо, Ламия медленно брела вперед, время от
времени выглядывая в щелочку между пальцами.
Поравнявшись с
Хрустальным Монолитом, Ламия остановилась. Сквозь разбитые панели струился
золотистый свет, выхватывая из темноты беснующиеся дюны на дне долины. В
гробнице кто-то был.
Ламия пообещала Силу никуда не
сворачивать, но теперь она отчетливо видела внутри Монолита человеческий силуэт.
Кассад, пропавший без вести? Консул? Вдруг он вернулся, а они и не заметили
из-за бури? Или, может быть, отец Дюре?
Ламия двинулась к
озеру золотого света и, помедлив перед рваной дырой, ведущей в гробницу, шагнула
внутрь.
Она очутилась в грандиозном зале с чуть заметной в
сумраке прозрачной крышей. От странного золотого света, похожего на солнечный,
стены казались янтарными. Ярче всего была освещена площадка в центре
зала.
На небольшом возвышении покоился Федман Кассад,
облаченный в черный мундир ВКС. Его могучие, иссиня-бледные руки были сложены на
груди. В ногах лежала старая десантная винтовка и еще какое-то, незнакомое Ламии
оружие. Суровое лицо полковника застыло в смертном покое. Несомненно, он был
мертв - в воздухе, точно запах ладана, повисла гробовая
тишина.
Но Ламия смотрела не на
полковника.
Опустившись на одно колено, перед ложем Кассада
застыла зеленоглазая красавица лет двадцати пяти - двадцати восьми в черном
комбинезоне. Ламия вспомнила историю полковника и мгновенно узнала его
фантастическую возлюбленную.
- Монета, - прошептала
она.
Правой рукой женщина касалась, камня рядом с телом
полковника. Вокруг ложа плясали фиолетовые силовые поля, и какая-то неведомая
энергия струилась сквозь воздух, преломляя золотые лучи, так что
коленопреклоненная женщина в черном оказалась окутанной призрачной
дымкой.
Вот она подняла голову и, увидев Ламию, поднялась
на ноги и кивнула.
Ламия шагнула к ней. Тысячи вопросов
вертелись у нее на языке, но темпоральный прилив в зале достиг апогея. Страшное
головокружение швырнуло ее назад.
А когда Ламия очнулась,
погребальное ложе с телом Кассада под силовым полем стояло на прежнем месте, но
Монета исчезла.
Ей захотелось броситься назад, к Солу,
чтобы рассказать ему обо всем и переждать с ним бурю и ночь. Но сквозь скрежет
бури и завывания ветра до Ламии вновь донеслись отдаленные крики. Там, за
песчаной завесой, терновое дерево...
Подняв воротник, Ламия
Брон вышла наружу и двинулась сквозь бурю к Дворцу Шрайка.
Висящая посреди космоса
каменная глыба напоминала гору из детской книжки. Здесь было все: зазубренные
пики, острые гребни и отвесные склоны, узкие каменные карнизы и широкие террасы
и, наконец, одетая в снеговую шапку вершина, на которой мог бы уместиться всего
один человек, да и то, стоя на одной ноге.
Изгибаясь на
бегу, река спускалась из космоса в полукилометре от горы и, преодолев
многослойное силовое поле, достигала наконец самой широкой террасы и
неправдоподобно медленно устремлялась в пропасть, к следующей каменной ступени.
Там она растекалась широким веером бегущих пол гору
ручьев.
Заседание Трибунала происходило на самой высокой
террасе. Семнадцать Бродяг - шесть мужчин, шесть женщин и пять особей
неопределенного пола - расположились внутри каменного круга, охваченного
кольцом-лужайкой, которая, в свою очередь, была огорожена стеной скал. Посреди
всех этих кругов стоял Консул.
- Вам известно, что мы знаем
о вашем предательстве? - начала допрос Свободная Дженга, Глашатай полноправных
граждан Клана Свободных из Роя Тельца.
- Известно, -
ответил Консул, облаченный в свой лучший темно-синий костюм и темно-бордовую
накидку. Голову украшала парадная треуголка.
- Мы знаем,
что вы убили Свободную Андиль, Свободного Илиама, Центрального Бетца и
Специального Торренса.
- С техниками я не был знаком,
только с Андиль, - тихо ответил Консул.
- Но вы их
убили?
- Да.
- Безо всякого повода?
Без предупреждения?
- Да.
- Убили,
чтобы завладеть устройством, доставленным ими на Гиперион. Машиной, которая, как
мы сообщали вам, остановит так называемые темпоральные приливы, распахнет
Гробницы Времени и освободит Шрайка.
- Да. - Консул
отрешенно глядел в пространство поверх плеча Свободной Дженги, словно пытался
разглядеть что-то вдали.
- Вам объяснили, - продолжала
Дженга, - что устройство будет включено лишь после того, как мы выдворим из
системы корабли Гегемонии. В канун нашей высадки и оккупации Гипериона. Когда
появится возможность установить контроль над... Шрайком.
-
Да.
- Тем не менее вы убили наших людей, отправили нам
ложный рапорт и самовольно включили устройство - за много лет до оговоренного
срока.
- Да.
Мелио Арундес и Тео Лейн
с мрачным видом стояли позади Консула.
Свободная Дженга
скрестила на груди руки. Это была типичная представительница племени Бродяг -
высокая, худая, безволосая. Она носила мантию, от которой не отказалась бы и
королева - сапфирно-синюю, переливающуюся, словно впитывающую свет. Ее лицо было
далеко не молодым, но кожа оставалась гладкой, а темные глаза смотрели зорко и
проницательно.
- Это произошло четыре ваших стандартных
года назад. Неужели вы думали, что мы забудем об этом? - продолжала
она.
- Нет. - Консул взглянул ей прямо в глаза, и уголки
его губ дрогнули. - Свободная Дженга, я хорошо знаю, что о предательстве не
забывают.
- И тем не менее вы вернулись к
нам.
Консул молчал. Стоявший чуть поодаль Тео Лейн думал
только об одном - чтобы ветер не сорвал с головы Консула треуголку. Происходящее
казалось ему кошмарным сном. Чего стоило одно плавание по космической
реке!
Возле корабля их ждала длинная низкая гондола с
экипажем из трех Бродяг. Когда гости уселись на средней скамье, рулевой
оттолкнулся длинным шестом, и лодка, даже не развернувшись, поплыла туда, откуда
прибыла. Казалось, река потекла вспять. Завидев впереди водопад, Тео зажмурился.
Однако секундой позже, когда он приоткрыл один глаз, низ все еще оставался
внизу, а река текла, как и подобает нормальной водной артерии. Правда, теперь с
одной стороны выгнулась зеленая стена - поверхность их астероида, а сквозь
двухметровую толщу воды за бортом виднелось не дно, а
звезды.
Затем лодка преодолела силовое поле - рубеж
атмосферы - и стремительно понеслась по извивающейся ленте воды. Река, очевидно,
была заключена в силовую трубу - иначе путешественники задохнулись бы, - только
невидимую. На тамплиерских кораблях-деревьях и в экзотических отелях в открытом
космосе силовые заграждения успокоительно мерцали. Здесь же река, лодка и люди
оставались наедине с необъятной Вселенной.
- Сомнительно,
чтобы река служила обычной транспортной артерией, - неуверенно проговорил
Арундес.
Тео заметил, что профессор вцепился в борт мертвой
хваткой. Ни Бродяга, сидевший на корме, ни двое на носу не снизошли до общения с
ними - лишь утвердительно кивнули, когда Консул спросил, та ли это лодка,
которую обещали.
- Они хотят, пустить пыль в стаза, -
шепотом пояснил Консул. - Эту реку используют, когда Рой на отдыхе, да и то
исключительно в церемониальных целях. Движение астероидов только усиливает
впечатление.
- Чтобы подавить нас техническим
превосходством? - вполголоса спросил Тео.
Консул
кивнул.
Река делала кульбиты и сальто-мортале, иногда чуть
ли не поворачивая обратно, образовывала умопомрачительные петли, скручивалась в
тугую спираль, как фибропластовый канат, - и ни на миг не переставала сверкать
на ослепительном солнце Гипериона. Порой она заслоняла его, и тогда вода
казалась живой расплавленной радугой. У Тео дух захватило, когда, глянув на
речную петлю в стометровой высоте над собой, он увидел на фоне солнечного диска
силуэт рыбы.
Тем не менее лодка, несущаяся вперед со
скоростью лунного челнока, ни разу не перевернулась. Арундесу это напомнило
спуск на каноэ по высоченному водопаду без страховки.
С
реки хорошо просматривались элементы Роя, горевшие в небе, подобно звездам.
Массивные кометы-фермы (их пыльные поверхности украшали геометрические узоры -
посевы вакуумных твердых культур). Шаровые города с нулевой гравитацией -
прозрачные сферы не совсем правильной формы, начиненные разнообразной флорой и
фауной и напоминающие фантастических амеб. Многокилометровые разгонные сети,
создававшиеся веками; их первыми звеньями были модули, жилые контейнеры и
экорезервуары, словно украденные со съемок исторического фильма о заре
космической эры. На сотни километров тянулись великолепные леса, издали похожие
на обширные плантации водорослей. Силовые поля, а также паутина корней и лиан
соединяли их с ускорителями и командными блоками. Круглые деревья качались на
гравитационном ветру, сверкая всеми цветами земной осени - золотисто-зеленым,
шафранно-оранжевым, медно-алым, - когда на них падали прямые солнечные лучи.
Полые астероиды, давно покинутые их обитателями и приспособленные под
автоматические заводы и обогатительные фабрики. Снаружи они сплошь заросли
ржавой арматурой и ажурными охладительными башнями, а внутри пылали термоядерные
реакторы, сравнимые разве что с кузницей Вулкана. Огромные сферические доки - их
истинные масштабы открывались лишь в сопоставлении с факельщиками и крейсерами,
шнырявшими вокруг, будто сперматозоиды, берущие на абордаж яйцеклетку. Но самое
поразительное впечатление на гостей произвели странные создания, несколько раз
промелькнувшие над ними: не то рукотворные машины, не то живые существа, а
скорее всего и то и другое. Насекомые-звездолеты, или звездолеты-насекомые -
огромные бабочки, подставлявшие солнцу энергокрылья. Заметив гондолу, они
поворачивали в ее сторону антенны и наставляли на реку свои фасетчатые,
отражающие звездный свет глаза. Из отверстий в телах этих бабочек, сквозь
которые без труда пролетел бы истребитель ВКС, то и дело выпархивали небольшие
крылатые существа, напоминавшие людей.
А потом впереди
показалась гора - нет, целый горный хребет. Некоторые вершины ярко блестели,
облепленные сотнями эко-пузырей, другие были открыты космосу, но и на них кипела
жизнь. Одни были связаны между собой тридцатикилометровыми висячими мостами или
притоками реки, другие пребывали в гордом одиночестве. И вот она, последняя гора
- выше Олимпа, выше пика Хиллари на Асквите. Последний прыжок реки в пропасть -
к вершине. Тео, Консул и Арундес, бледные, потерявшие дар речи, вцепились в
скамью. Последние километры. Только сейчас они поняли, с какой бешеной скоростью
двигались все это время. На последних ста метрах река, не тормозя, сбросила
энергию и, снова войдя в атмосферу, вылетела на луг, где прибывших уже поджидали
- безмолвный каменный Стоунхендж и молчаливый Трибунал
Клана.
- Если они хотели произвести на меня впечатление, -
пробормотал Тео, едва под днищем гондолы зашуршала трава, - им это удалось.
- Почему вы вернулись в
Рой? - продолжала допрос Свободная Дженга. Она расхаживала по кругу с грацией,
присущей лишь родившимся в космосе.
- Меня попросила об
этом госпожа Гладстон, - ответил Консул.
- И вы прибыли,
зная, что можете поплатиться жизнью?
Консул был слишком
джентльмен и дипломат, чтобы пожать плечами. Он только приподнял
брови.
- Чего хочет от нас Гладстон? - подал голос Бродяга,
которого Дженга представила как Глашатая полноправных граждан Центрального
Минмуна.
Консул перечислил пять вопросов секретаря Сената
Гегемонии.
Глашатай Минмун, скрестив руки на груди,
взглянул на Свободную Дженгу.
- Мы ответим сразу на все, -
заявила она, устремив взгляд на Арундеса и Тео. - Вы, двое, слушайте
внимательно: на случай, если человек, доставивший сюда вас и эти вопросы, не
вернется с вами на корабль.
- Минутку. - Тео встал между
Консулом и Дженгой. - Прежде чем выносить приговор, вы должны принять во
внимание следующее обстоятельство...
Свободная Дженга не
дала ему договорить; впрочем, Тео вдруг умолк: Консул многозначительно сдавил
ему плечо.
- Итак, отвечаю на ваши вопросы, - повторила
Дженга. Высоко над ней, бесшумно, словно косяки рыб, проносились бесчисленные
"уланы".
- Гладстон спрашивает, почему мы напали на Сеть. -
Она обвела внимательным взглядом шестнадцать Бродяг - остальных членов Трибунала
и продолжила: - Мы не нападали на Сеть. За исключением этого Роя, пытающегося
занять Гиперион, пока не открылись Гробницы Времени, ни один наш корабль не
выступал против Сети.
Трое граждан Гегемонии, не
сговариваясь, шагнули к Дженге. Потрясенный Консул, сбросив маску
невозмутимости, пробормотал:
- Но это неправда! Мы
видели...
- Я тоже видел передачу по
мультилинии...
- Небесные Врата разрушены! Роща Богов
сожжена!
- Довольно! - резко оборвала Консула Свободная
Дженга. - С Гегемонией сражается только этот Рой. Его братья находятся там, где
их впервые обнаружили дальние локаторы Сети... Они _у_д_а_л_я_ю_т_с_я_ от Сети,
опасаясь новых провокаций. С нас достаточно Брешии.
Консул
растерянно потер переносицу.
- Но тогда кто
же...
- Вот именно, - усмехнулась Свободная Дженга. - Кто
способен устроить такой спектакль? Кому выгодна гибель
миллиардов?
- Техно-Центр? - выдохнул
Консул.
Гора медленно вращалась вокруг своей оси, и как раз
в этот миг наступила ночь. Порыв ветра пронесся по горной террасе, раздув одежды
Бродяг и накидку Консула. Вспыхнули яркие звезды. Казалось, высокие камни
Стоунхенджа светятся изнутри.
Тео Лейн подошел ближе к
Консулу - словно боялся, что тот сейчас упадет.
- Одних
ваших слов недостаточно, - сказал он предводительнице
Бродяг.
Дженга спокойно произнесла:
-
Мы представим вам доказательства: передачи по Связующей Пропасти. Поступающие от
наших Роев в реальном времени изображения звездного поля.
-
Связующая Пропасть? - переспросил Арундес с непривычной тревогой в
голосе.
- Вы называете ее "мультилинией". - Свободная
Дженга подошла к ближайшему камню и провела рукой по шершавой поверхности,
словно согреваясь от его внутреннего тепла. В небе продолжали кружиться
звезды.
- Теперь второй вопрос Гладстон. Мы не знаем, где
находится Техно-Центр. Уже много веков мы бежим от него, боремся с ним, боимся
его, ищем, но он неизменно ускользает. По совести, не вы, а мы должны спросить,
где она, эта паразитическая опухоль, которой мы давным-давно объявили
войну.
Консул ссутулился:
- Если бы мы
знали! Руководство Сети принялось разыскивать Техно-Центр еще до Хиджры, но он
неуловим, как Эльдорадо. Ничего - ни потаенных планет, ни астероидов,
нафаршированных аппаратурой. Никакого ключа к разгадке! - Он безнадежно махнул
рукой. - С тем же успехом можно предположить, что Центр затаился в каком-нибудь
из ваших Роев.
- У нас его нет, - твердо заявил Глашатай
Минмун.
Консул все же пожал плечами:
-
В ходе Хиджры проводилась Великая Разведка. Были обследованы тысячи миров, и
планеты, не набравшие 9,7 балла по десятибалльной шкале, просто игнорировались.
Так вот, Техно-Центр может оказаться в любой точке тех исследовательских трасс.
Разве найдешь его... Да и Сеть за это время успеет сто раз погибнуть. Вся
надежда была на вас.
Дженга покачала головой. Первый
рассветный луч озарил вершину горы, и линия терминатора с поразительной
быстротой заскользила по ледникам в их сторону.
-
В-третьих, Гладстон просит нас прекратить огонь. Если не считать Рой в системе
Гипериона, мы вообще не являемся воюющей стороной. И прекратим огонь, как только
установим контроль над Гиперионом... Кстати, это может случиться с минуты на
минуту. Нам только что донесли: Десант овладел столицей и ее
космопортом.
- Великолепно! Поздравляю! - бросил в сердцах
Тео, невольно сжав кулаки.
- Спасибо за поздравления, - с
достоинством ответила Свободная Дженга. - Передайте Гладстон, что мы готовы
объединиться с вами в борьбе против Техно-Центра. - Она обвела взглядом
безмолвных членов Трибунала. - Но поскольку нас отделяют от Сети многие годы
пути, а контролируемым Техно-Центром порталам мы не доверяем, наша помощь скорее
всего превратится в отмщение за гибель Гегемонии. Техно-Центр не уйдет от
возмездия.
- Это обнадеживает, - сухая улыбка тронула губы
Консула.
- В-четвертых, Гладстон спрашивает, можем ли мы
встретиться с нею. Разумеется... если, конечно, она согласна прибыть в систему
Гипериона. Только ради этого мы сохраним портал ВКС. Сами мы не собираемся им
пользоваться.
- Почему? - озадаченно спросил
Арундес.
Ему ответил не представленный гостям мохнатый,
фантастически разукрашенный Бродяга:
- Приборы, которые вы
называете "порталами", - это мерзость... надругательство над Связующей
Пропастью.
- Понимаю. Религиозное табу. - Консул
сочувственно кивнул.
Мохнатый Бродяга энергично
замотал головой:
- Ничего подобного! Ярмо на шее,
дьявольский контракт, который обрек вас на застой, - вот что такое на самом деле
порталы. Мы к ним и близко не подойдем.
- В-пятых, -
продолжала Свободная Дженга, - упоминание Гладстон о взрывном нейродеструкторе -
ничто иное, как ультиматум. Только направлен он не по адресу. Силы, которые
крушат вашу Сеть, не имеют ни малейшего отношения к Кланам Двенадцати
Братьев.
- Остается верить вам на слово. - Консул, слегка
откинув голову, пристально глядел на Дженгу.
- Я не
собираюсь убеждать вас, - ответила та. - Старейшины Клана не обязаны
отчитываться перед рабами Техно-Центра. Но я сказала чистую
правду.
Консул повернулся к Тео.
- Мы
должны немедленно известить об этом Гладстон! - Он снова взглянул на Дженгу. -
Глашатай, могут ли мои друзья вернуться на корабль, чтобы сообщить ваши
ответы?
Дженга молча кивнула и дала знак готовить
лодку.
- Без вас мы не вернемся, - воинственно заявил Тео,
становясь между Консулом и Бродягами.
- Тео, не надо. -
Консул крепко сжал плечо друга. - Не глупите.
- Он прав. -
Арундес, оттеснив изумленного генерал-губернатора, занял его место. -
Возвращайтесь, Тео! Останусь я. Вы же понимаете, как важно, чтобы Гладстон
услышала все именно от вас!
Дженга между тем подозвала двух
мускулистых, звероподобных Бродяг.
- Вы вернетесь на
корабль, а Консул останется. Трибунал должен решить его
судьбу.
Арундес и Тео резко повернулись, готовые к драке,
но мохнатые Бродяги схватили их и играючи, словно расшалившихся детей, отнесли к
воде.
Консул видел, как их усадили в гондолу. Он с трудом
сдержался, чтобы не помахать друзьям, пока лодка, пройдя метров двадцать по
открытой глади, не скрылась за краем террасы. Вот она появилась снова и
принялась карабкаться вверх по водопаду к черному космосу, чтобы через считанные
минуты окончательно затеряться между золотыми бликами. Повернувшись к семнадцати
Бродягам, Консул медленно обвел их взглядом.
- Если можно,
давайте побыстрее, - сказал он. - Я и так ждал слишком долго.
Сол Вайнтрауб сидел на
ступеньке между массивными лапами Сфинкса, глядя прямо перед собой. Буря
постепенно стихала, ветер уже не ревел, не выл, а лишь вздыхал; пылевая завеса
поредела, а потом и вовсе рассеялась, открыв далекие звезды. Ночь снова вступила
в свои права. Гробницы засияли еще ярче, но из сверкающих дверей Сфинкса никто
не появлялся. Сол не мог даже подойти к ним - слепящие лучи вонзались в него,
как тысячи металлических пальцев, и, как Сол ни старался, не подпускали ближе
трех метров. Из-за этого сводящего с ума блеска невозможно было понять, есть ли
кто внутри.
Сол вцепился в камень, чтобы противостоять
неистовству темпоральных волн. Казалось, весь Сфинкс дрожит и шатается в такт
тошнотворным приливам, то слабеющим, то набирающим силу.
О
Рахиль...
Пока есть хоть малейшая надежда, он не уйдет
отсюда. Лежа на холодных камнях, Сол смотрел на звезды, на следы метеоров и
фейерверк лазерной перестрелки в верхних слоях атмосферы и понимал, что война
проиграна и Сеть на краю гибели, что миры и империи рушатся прямо на его глазах.
Может быть, эта нескончаемая ночь определит дальнейшую судьбу человечества. Но
ему что до этого?
Сол Вайнтрауб думал о
дочери.
И вдруг в какой-то миг, исхлестанный ветром и
темпоральными волнами, едва живой от усталости и голода, Сол явственно ощутил,
как снисходит на него умиротворение. Он отдал дочь чудовищу, но не по воле Бога,
или судьбы, и не из страха, нет. А потому, что дочь явилась ему во сне и
сказала, что это веление любви, связавшей его, Сару и
Рахиль.
"Когда близок конец, - отрешенно размышлял Сол, -
когда отступают разум и надежда, только в наших снах и любви дорогих нам людей
мы находим ответ Богу. Авраамов ответ".
Комлог Сола
давным-давно отключился. Сколько времени прошло с того момента, когда он вручил
свое дитя чудовищу? Час? Пять? Темпоральные волны снова швыряли Сфинкс, как
крошечную шлюпку, а Сол, вцепившись в камень, смотрел на звезды и космическую
битву.
По небу во все стороны разлетались искры и, попадая
под удары лазерных копий, то вспыхивали, как сверхновые звезды, то рассыпались
веером раскаленных осколков, меняющих на лету цвет - от белого до лилового и
алого. Сол, как ни старался, не мог представить себе горящие корабли,
десантников-Бродяг и морских пехотинцев Гегемонии, умирающих под рев кипящего
титана и встречного воздуха... Это было выше его разумения - все эти
грандиозные, эпохальные события: космические сражения, маневры флотов, падение
империй... Его способность сопереживать, а значит, понимать и постигать, тут
оказалась бессильной. Все это требует таланта Фукидида и Тацита, Катона и Ву.
Сол был знаком с Фельдстайн - сенатором от его родного Барнарда, встречался с
нею не раз, когда вместе с Сарой отчаянно искал способ излечить Рахиль, но даже
ее, эту горячую, энергичную женщину, не мог представить себе участницей дебатов,
посвященных межзвездным войнам, - другое дело на открытии нового медицинского
центра в столице или на лекции в Кроуфордском
университете.
С нынешним секретарем Сената Солу не
доводилось встречаться, но как ученому ему были небезынтересны ее выступления, в
которых она чрезвычайно искусно использовала классические высказывания
знаменитых политиков - Черчилля, Линкольна, Альвареса-Темпа. И сейчас,
пристроившись между лап каменного колосса и молча оплакивая дочь, Сол
представить себе не мог, какие чувства испытывает эта женщина, чьи решения могут
спасти идя обречь на смерть миллиарды жизней. Сохранить или погубить величайшую
в истории человечества империю.
Впрочем, на все это Солу
было наплевать. Он хотел одного: вернуть дочь. Вопреки доводам разума он хотел,
чтобы Рахиль осталась жива.
Вглядываясь в звездное небо
осажденной планеты, затерявшейся на задворках гибнущей империи, Сол Вайнтрауб
смахнул застилавшие глаза слезы, и тут на память ему пришла "Молитва о дочери"
Йейтса:
И вновь порывы с моря налетели
На дом, где безмятежно в колыбели
Спит дочь моя. К ней ветру нет преград:
Лишь роща Грегори и голый холм стоят
Перед шальным посланцем океана,
Нещадно треплющим и крыши, и стога;
Как мысль моя печальна и горька,
Вот и молюсь за дочку безустанно.
Давно брожу, а ветер не стихает,
Я слышу, как он в башне завывает,
Ревет под сводами моста, ревет
Над вязами у вздыбившихся вод.
Молюсь за дочь, и чудится мне вскоре:
Грядущих лет выходит строй
Под дикий барабанный бой
Из смертоносной девственности моря.
[У.Б.Йейтс. "Молитва о дочери", 1-16
(Пер. Ю.Мениса)]
Да, все, что ему нужно, -
это вновь обрести возможность беспокоиться за будущее своего ребенка, тот
извечный страх, что преследует всех родителей. Не допустить, чтобы детство и
юность только начавшей взрослеть дочери были похищены и уничтожены
болезнью.
Всю жизнь Сол жаждая вернуть невозвратимое. Он
вспомнил, как однажды поднялся на чердак, где Сара в это время аккуратно
укладывала распашонки Рахили в сундук. Вспомнил слезы на глазах Сары и
собственную тоску - их дочка была тогда еще с ними, но безжалостная стрела
времени с каждым днем приближала неотвратимый конец. Кроме воспоминаний, у него
почти ничего не осталось. Сара мертва и никогда не придет; друзья детства Рахили
и весь ее мир исчезли навеки; и даже общество, которое он покинул всего
несколько недель назад, уже стоит на пороге исчезновения без
возврата.
Размышляя обо всем этом под шепот угомонившегося
ветра, озаренный ослепительным светом ложных звезд. Сад припомнил строки из
другого, куда более зловещего стихотворения Йейтса:
Да, какое-то откровение уж близко;
Да, Второе Пришествие уж близко.
Пришествие! Едва сорвалось слово это с губ,
Как гигантский образ из "Мировой Души"
Предстал передо мной: в песках пустыни
Созданье с телом льва и головою человека,
И взглядом пустым и безжалостным,
Приподымается на лапах, а вокруг
Мелькают тени возмущенных птиц.
И снова тьма упала. Но теперь я знаю,
Что два тысячелетья каменного сна
Смутил кошмар качающейся колыбели.
Но что за зверь, чей пробил час теперь,
Грядет на Вифлеем, чтобы родиться?
Сол не знает ответа. Да и
зачем он ему? Солу нужна его дочь.
Похоже, Военный Совет готов
был проголосовать за применение нового оружия.
Мейна
Гладстон, сидевшая во главе длинного стола, испытывала ни на что не похожее
восхитительное чувство устраненности от мира, которое появляется после
длительной бессонницы. Стоило хоть на секунду зажмуриться, как она тут же
скользила в пропасть по черному льду усталости, и Гладстон боялась даже
моргнуть, не замечая рези в глазах и почти не воспринимая смысла докладов и
жарких дебатов.
Члены Совета наблюдали, как искры эскадры
181.2 - штурмовой группы контр-адмирала Ли - гасли одна за другой, пока из
семидесяти четырех боевых кораблей не остался всего десяток. Однако искры
продолжали продвигаться к ядру Роя, и крейсер Ли был пока
цел.
И пока длилось это бесшумное вычитание, этот
абстрактный и странно притягательный репортаж о жестокой и более чем реальной
смерти, адмирал Сингх и генерал Морпурго заканчивали свой мрачный
отчет.
-...ВКС и Нью-Бусидо были созданы в расчете на
мелкие стычки, локальные войны - то есть на ограниченные конфликты с
легкодостижимыми целями, - резюмировал Морпурго. - Численность ВКС не превышает
полумиллиона человек, что несравнимо даже с самой маленькой армией на Старой
Земле тысячелетней давности. Рой может сокрушить нас простым количественным
превосходством. Победит арифметика.
Сенатор Колчев на
противоположном конце стола гневно сверкнул глазами. Лузусец не в пример
Гладстон активно участвовал в дебатах, и почти все вопросы адресовались ему -
словно присутствующие почуяли, что власть меняет хозяина, жезл вождя переходит в
другие руки.
"Пока еще не перешел", - подумала Гладстон,
поглаживая подбородок и слушая, как Колчев допрашивает
генерала.
-...но можем ли мы, отступая, защитить хотя бы
важнейшие миры второй волны - прежде всего ТКЦ, а также крупные индустриальные
центры: Малое Возрождение, Фудзи, Денеб-4 и Лузус?
Генерал
Морпурго уткнулся в бумаги, чтобы скрыть вспыхнувшую в нем
ярость.
- Сенатор, остались неполные десять стандартных
суток до того, как вторая волна достигнет цели. Малое Возрождение будет
атаковано через девяносто часов. Со всей ответственностью утверждаю, что при
существующем объеме, структуре и техническом состоянии ВКС мы вряд ли сможем
отстоять хотя бы одну систему... скажем, ТКЦ.
Вскочил
сенатор Какинума:
- Это неприемлемо,
генерал.
- Увы, сенатор, но это правда, - ответил
Морпурго.
Временный Президент Денцель-Хайят-Амин затряс
своей седой гривой:
- Правда? Но это чудовищно! Разве не
существует планов обороны Сети?!
Адмирал Сингх, не вставая,
заметил:
- В своих расчетах мы исходили из того, что у нас
как минимум восемнадцать месяцев форы.
Министр иностранных
дел Персов прокашлялся:
- А... если уступить Бродягам эти
двадцать пять миров, адмирал? Когда они смогут возобновить атаку на другие миры
Сети?
Сингху не понадобилось заглядывать в свои записи или
комлог.
- Это зависит от их планов, господин Персов, -
ответил он. - Ближайший мир Сети - Эсперанса - в девяти стандартомесяцах от Роя.
Наиболее удаленная цель - Старая Родина - примерно в четырнадцати годах пути,
если они используют двигатели Хоукинга.
- За это время мы
вполне успеем перевести экономику на военные рельсы! - заметила сенатор
Фельдстайн. Ее избирателям на Мире Барнарда оставалось жить меньше сорока
стандартных часов. Фельдстайн поклялась, что будет с ними до конца. Она говорила
внятно, но совершенно бесстрастно: - Это разумная идея. Что пропало, того не
вернешь. Даже после утраты ТКЦ и еще дюжины миров Сеть может производить в
достаточном количестве вооружение и боеприпасы... За те годы, что Бродяги будут
тащиться по Сети, мы накопим сокрушительный промышленный
потенциал.
Министр обороны Имото покачал
головой:
- Первая и вторая волны лишили нас уникальных
сырьевых источников. Экономика Сети хромает на обе ноги.
-
Разве у нас есть выбор? - подал с места реплику сенатор Питерс с
Денеба-3.
Взоры присутствующих обратились к соседу
советника Альбедо.
Словно для того, чтобы подчеркнуть
серьезность ситуации, ИскИны делегировали в Военный Совет еще одного
представителя, который и сделал доклад об устройстве, получившем неуклюжее
название "взрывной жезл смерти". Советник Нансен был высоким загорелым мужчиной,
внушающим расположение с первого взгляда. От него прямо-таки исходили флюиды
прирожденного лидера.
Но у Мейны Гладстон новый советник не
вызывал ничего, кроме страха и отвращения. Она не сомневалась, что эта проекция
изготовлена экспертами ИскИнов специально - для создания атмосферы доверия,
которая немедленно воцарилась в зале, стоило искусственному советнику,
державшемуся столь естественно, открыть рот. Если верить предчувствиям, Нансен
был вестником смерти.
Нейродеструктор был известен с Сети
уже несколько веков. Этот дар Техно-Центра приняли на вооружение некоторые
спецподразделения - например, охрана Дома Правительства и преторианцы Гладстон.
Он не жег, не взрывал, не плавил и не испепелял. Он действовал бесшумно и
незримо - ни грохота стрельбы, ни вспышек взрывов. Он просто вызывал мгновенную
смерть объекта.
Конечно, в тех случаях, когда объектом был
человек. Дальность действия нейродеструктора была ограниченной - не больше
пятидесяти метров, - но внутри этого радиуса человек, в которого стреляли, падал
замертво, а животные и неодушевленные предметы оставались невредимыми. Вскрытие
не обнаруживало никаких повреждений, кроме разрыва синапсов. Высшие чины ВКС
носили "жезлы смерти" за поясом - как личное оружие и символ
власти.
Теперь же, по словам нового советника, Техно-Центр
создал устройство, действующее по принципу нейродеструктора, но гораздо более
мощное. Техно-Центр до поры до времени решил держать свое открытие в тайне, но
вторжение Бродяг и ужасающая угроза, нависшая над
Сетью...
Советника засыпали вопросами, причем военные были
настроены более скептически, чем политики. Да, жезл смерти избавит нас от
Бродяг, но что станется с населением Гегемонии?
- Укройте
людей в убежищах на лабиринтных планетах, - убежденно отвечал Нансен, повторяя
предложение советника Альбедо. - Пятикилометровая толща камня полностью защитит
их от смертоносного излучения.
- Каков радиус действия
нового оружия?
- Излучение становится безопасным на
расстоянии трех световых лет, - отвечал Нансен, спокойный, благожелательный и
уверенный в себе, как рекламный агент на ярмарке. - Дистанция достаточно велика,
чтобы избавить любую систему от Роя, и достаточно мала, чтобы обезопасить все
звездные системы, кроме ближайших. Девяносто два процента миров Сети отделены от
своих соседей как минимум пятью световыми годами.
- А что
будет с теми, кого нельзя эвакуировать? - допытывался
Морпурго.
Советник Нансен разжал руку, демонстрируя пустую
ладонь.
- Не включайте устройство, пока не удостоверитесь,
что все граждане Гегемонии эвакуированы иди укрыты, - улыбнулся он. - Ведь
распоряжаться им будете вы сами.
Фельдстайн,
Сейбенсторафен, Питерс, Персов и многие другие были в восторге. Секретное
оружие, которое покончит со всяким секретным оружием! А Бродяг можно для начала
предостеречь - устроить пробное включение.
- Прошу
прощения, - снова заговорил Нансен, Его обнаженные в улыбке зубы были
жемчужно-белыми, как и его одежда. - К великому сожалению, пробное включение
невозможно. Это оружие действует точно так же, как "жезл смерти", только на
гораздо большем расстоянии. Никакой ударной волны, никаких взрывов и пожаров.
Нейтринный поток не превысит фона. Только мертвые враги.
-
Для демонстрации, - подхватил слова коллеги советник Альбедо, - необходимо
использовать нейродеструктор хотя бы против одного
Роя.
Энтузиазм Военного Совета ничуть не
уменьшился.
- Вот и выход, - воскликнул спикер Альтинга
Гиббонс. - Испытываем устройство на одном из Роев, по мультилинии сообщаем
результаты другим и даем им час на капитуляцию. В конце концов эту войну начали
не мы! Что значат несколько миллионов мертвых врагов в сравнении с миллиардами
жертв, к которым приведет многолетняя война!
- Хиросима, -
сказала Гладстон, причем так тихо, что ее услышала только Седептра Акази. За все
заседание она не произнесла ни слова.
- Где гарантия, что
за три световых года лучи потеряют свою убийственную силу? - спросил Морпурго. -
Вы проводили испытания?
Советник Нансен смущенно улыбнулся.
Ответь он утвердительно, у него потребовали бы доказательств - горы мертвых тел.
В противном случае надежность устройства оказалась бы под
сомнением.
- Мы уверены, все будет хорошо, - сказал он, все
так же улыбаясь. - Моделирование дало прекрасные
результаты!
"ИскИны Киевской Группы говорили то же самое о
первой сфере сингулярности, - отметила про себя Гладстон. - Той самой, что
погубила Землю".
Как ни странно, Сингх, Морпурго, Ван Зейдт
и кое-кто из экспертов не впали в эйфорию и выдвигали все новые и новые
возражения. Безбрежное Море уже невозможно эвакуировать, а единственный
лабиринтный мир первой волны - Армагаст - расположен всего в одном световом годе
от Пасема и Свободы.
Слушая их, Нансен лишь
улыбался.
- Вы хотите демонстрации, и это вполне понятно, -
с расстановкой сказал он. - Вам нужно показать Бродягам, что вы не потерпите
вторжения, и удержать потери на минимальном уровне. В то же время вам необходимо
обезопасить местное население. - Он замолчал, положив ладони на стол. - В таком
случае, что вы скажете о Гиперионе?
Зал
загудел.
- Но ведь Гиперион не входит в Сеть! - заявил
спикер Гиббонс.
- Пока там действуют порталы ВКС, он
является неотъемлемой частью Сети, - отчеканил Гарион Персов - явный сторонник
Нансена.
Суровое лицо Морпурго ничуть не
смягчилось:
- Через час-другой их там не будет. Наши боевые
порядки вокруг сферы сингулярности могут быть прорваны в любой момент. Вот-вот
падет и сам Гиперион.
- А как же администрация Гегемонии? -
спохватился Персов.
Ему ответил
Сингх:
- Эвакуированы все, за исключением
генерал-губернатора Тео Лейна. Его так и не нашли в
суматохе.
- Жаль, - без особого, впрочем, сожаления
констатировал Персов. - Значит, остались в основном местные жители. Ну, они-то
без особого труда попадут в тамошний лабиринт.
Барбара
Дэн-Гиддис из Министерства экономики, сын которой был управляющим на
фибропластовой плантации под Порт-Романтиком, быстро
произнесла:
- За три часа?
Невозможно.
Нансен встал.
- Позвольте
с вами не согласиться, - вежливо начал он, поклонившись Дэн-Гиддис. - Можно
передать по мультилинии предупреждение местной администрации, и мирное население
срочно эвакуируют. На Гиперионе существуют тысячи входов в
лабиринт.
- Город Китс осажден, - рявкнул Морпурго. - Бои
идут по всей планете.
Советник Нансен кивнул, скорбно
сдвинув брови:
- И вскоре эти варвары предадут ее мечу.
Перед вами непростая дилемма, леди и джентльмены. Но устройство сделает свое
дело! В системе Гипериона не останется в живых ни одного захватчика, а миллионы
жителей планеты будут спасены! Мало того - это будет хорошим уроком для Бродяг в
других регионах. Нам известно, что их Рои сообщаются между собой посредством
мультилинии. Уничтожение Роя, первым вторгшегося в пространство Гегемонии
отрезвит их.
Нансен вновь покачал головой и оглядел
собравшихся с почти отеческой озабоченностью. Только чудовище могло усомниться в
его искренности.
- Дело теперь за вами. Оружие ваше. Вам
решать, использовать его или нет. Неприкосновенность человеческой жизни - для
нас закон, но сейчас, когда на карту поставлены судьбы миллиардов?! - Нансен
нахмурился и сел, не закончив фразы.
Собравшиеся с шепота
перешли на крик. Страсти накалялись.
- Госпожа секретарь! -
повысил голос Морпурго.
В наступившей тишине Гладстон
подняла глаза к голографическим изображениям под потолком. Рой, атакующий
Безбрежное Море, казался струей крови, устремившейся к голубому шарику. За время
этой паузы из трех оранжевых огоньков, оставшихся от эскадры 181.2, погасли два.
Теперь все следили за третьим - последним. Но вскоре и он
погас.
Гладстон прошептала в комлог:
-
Узел Связи, есть что-нибудь от адмирала Ли?
- В адрес штаба
- ничего, госпожа секретарь, - последовал ответ. - Только стандартная боевая
телеметрия. Судя по всему, им не удалось достичь ядра
Роя.
Гладстон до последней минуты надеялась, что Ли сумеет
захватить пленных и удостовериться, что атакуют именно Бродяги. Но Вильям
Аджунта Ли, самый способный и энергичный офицер из всех, кого знала Гладстон,
погиб. Погиб, выполняя ее приказ, а с ним погибли и семьдесят четыре
корабля.
- Порталы Безбрежного Моря разрушены плазменными
взрывами, - бесстрастно комментировал адмирал Сингх. - Передовые единицы Роя
вступают в окололунный укрепрайон.
В полной тишине сенаторы
и военные смотрели на потолок, где голографическое цунами кроваво-красных огней
захлестывало систему Безбрежного Моря. Вокруг голубой планеты погасли последние
оранжевые искры.
Несколько сотен вражеских кораблей
осталось на орбите - по-видимому, чтобы превратить изящные плавучие города и
океанские фермы в пылающие развалины, а кровавая волна двинулась дальше и вышла
из кадра.
- До системы Асквита три стандарточаса сорок одна
минута, - нарушил тягостное молчание дежуривший у дисплея
техник.
Сенатор Колчев встал.
-
Предлагаю поставить на голосование вопрос о демонстрации нейродеструктора на
Гиперионе.
Мейна Гладстон прикусила
губу.
- Нет, - сказала она наконец, - обойдемся без
голосования. Решено: мы воспользуемся устройством Техно-Центра. Адмирал,
подготовьте факельщик, на котором оно установлено, к переходу в пространство
Гипериона и оповестите планету и Бродяг. Дайте им три часа. Имото, пошлите
шифрованную мультиграмму на Гиперион. Подчеркните, что жители обязаны -
повторяю, обязаны - немедленно укрыться в лабиринтах. Скажите им, что будет
произведено испытание нового оружия.
Морпурго вытер пот со
лба:
- Госпожа секретарь, есть риск, что оружие попадет в
руки врага.
Гладстон повернулась к советнику Нансену,
страстно надеясь, что лицо не обнаружит ее истинных
чувств.
- Советник, можно ли сделать так, чтобы ваше
устройство автоматически детонировало в случае захвата или гибели
корабля?
- Разумеется, госпожа
секретарь.
- Тогда настройте его соответствующим образом и
проинструктируйте экспертов ВКС. - Она повернулась к Седептре. - Организуй
трансляцию на всю Сеть. За десять минут до включения устройства я хочу
обратиться к гражданам.
- Разумно ли... - начала было
сенатор Фельдстайн.
- Вне всякого сомнения, - отрезала
Гладстон и стремительно поднялась с кресла. Тридцать восемь членов Военного
Совета тоже встали.
- Мне необходимо хоть немного
отдохнуть, а вы тут потрудитесь. Устройство должно быть подготовлено к действию
и доставлено в систему. Немедленно оповестите Гиперион. Подготовьте план
действий на случай экстремальных обстоятельств, а также проект соглашения для
переговоров. Даю вам тридцать минут.
Гладстон обвела взглядом
собравшихся: не пройдет и двадцати часов, как большинство из них лишится власти.
Для нее, во всяком случае, это последний день на посту секретаря Сената
Гегемонии.
Мейна Гладстон
улыбнулась.
- Все свободны, - сказала она и перенеслась в
свои апартаменты - вздремнуть полчасика.
Ли Хент впервые видел
умирающего. Последние сутки, проведенные с Китсом - про себя Хент все еще
называл его Джозефом Северном, - были самыми трудными в его жизни. Хент
буквально оглох от клокотания мокроты в горле и груди несчастного, боровшегося
со смертью. Кровохарканье усилилось, перемежаясь приступами
рвоты.
Хент сидел рядом с кроватью в маленькой гостиной в
доме на Площади Испании и прислушивался к бормотанию умирающего. Раннее утро
состарилось, перешло в позднее, наступил полдень. Китса лихорадило, он ненадолго
приходил в себя и вновь терял сознание. Однако он требовал, чтобы Хент слушал и
записывал каждое его слово - в соседней комнате нашлись чернила, перо и бумага.
И Хент торопливо записывал горячечный бред умирающего кибрида. Речь шла о
метасферах и потерянных божествах, об ответственности поэтов и смене богов, и
еще - о мильтоновской гражданской войне в Техно-Центре.
-
Война в Техно-Центре? Где же он? Где находится Техно-Центр, Сев... Китс? -
воскликнул Хент, схватив его горячую руку.
Умирающий, весь
в поту, отвернулся к стене.
- Не дышите на меня - от вас
веет холодом!
- Техно-Центр, - повторил Хент, выпрямившись,
готовый расплакаться, как ребенок, от жалости и разочарования. - Где находится
Техно-Центр?
Китс улыбнулся и замотал головой. При каждом
его вздохе раздавался присвист, точно из рваных кузнечных
мехов.
- Как пауки в паутине, - бормотал он, - пауки в
паутине. Ткут... нет, подстроили, чтобы мы сами ее ткали... потом связали нас ею
и сосут нашу кровь. Как у мух.
Бред какой-то. Хент даже
перестал записывать - и вдруг понял.
- Боже! - прошептал
он. - Они в нуль-сети!
Китс крепко сжал пальцы
Хента.
- Расскажите это вашей начальнице, Хент. Заставьте
Гладстон вырвать их из Сети. Вырвать. Пауки в паутине. Бог людей и бог машин...
должны слиться. Не я! - Он упал на подушки и беззвучно заплакал. - Не
я.
После полудня Китс немного поспал, но сон этот был
предвестником смерти. Малейший звук будил умирающего, и вновь начиналось
единоборство с удушьем. К закату Китс настолько ослаб, что не мог отхаркаться, и
Хенту приходилось поддерживать его голову над тазиком, чтобы кровавая слизь
вытекала изо рта и горла.
Когда Китс забывался на миг, Хент
подходил к окну, а однажды даже сбегал вниз, к парадной двери - выглянуть на
площадь. На противоположной стороне, у основания лестницы, в густой тени
виднелась высокая фигура, утыканная шипами.
К вечеру Хент
сам задремал у постели Китса - прямо на стуле. Ему приснилось, что он падает Он
выставил руку - и очнулся. Китс смотрел на него.
- Вы
когда-нибудь видели, как умирают? - спросил поэт, хватая ртом
воздух.
- Нет. - Взгляд у Китса был какой-то странный,
словно он видел перед собой не Хента, а кого-то другого.
-
В таком случае, сожалею. И без того вы претерпели из-за меня массу неудобств и
опасностей Мужайтесь. Теперь уже недолго.
Хента не столько
поразило благородство и мужество этих слов, сколько внезапный переход Китса со
стандартного английского Сети на некий более древний и более богатый
язык.
- Чепуха! - выпалил Хент, пытаясь передать Китсу
энтузиазм и энергию, которых там не испытывал. - Мы выберемся отсюда еще до
завтра. Как только стемнеет, я выйду и отыщу где-нибудь
портал.
Китс покачал головой:
- Шрайк
вас не пропустит. Он никому не позволит мне помочь. Я должен сам спасти себя. -
Он задохнулся и закрыл глаза.
- Ничего не понимаю, -
пробормотал Хент, сжимая руку юноши. Он счел бы все это бредом, но, поскольку
Китс находился в полном сознании (редкий случай за последние двое суток), Хент
решил расспросить его подробнее. - Что значит "сам спасти
себя"?
Китс широко открыл глаза. Светло-карие, с
лихорадочным блеском.
- Уммон и другие пытаются заставить
меня спастись, принять на себя роль божества. Приманка для белого кита, мед для
высшей... мухи. Беглое Сопереживание должно найти свое пристанище во мне... во
мне, мистере Джоне Китсе, пяти футов роста... А затем начнется
примирение.
- Какое примирение? - Хент наклонился над
поэтом, стараясь не дышать на него. В ворохе простыней и одеял Китс казался
иссохшим мальчиком, но исходящий от него жар обволакивал всю комнату. В сумраке
его лицо мерцало бледным овалом. Хент не замечал золотой полоски солнечного
света, ползущей по стене, но Китс не мог оторваться от последнего знака
уходящего дня.
- Примирение человека и машины. Творца и
творения. - Китс закашлялся и выплюнул в тазик, подставленный Хентом, комок
красной слизи. Откинувшись на подушки, передохнул и, тяжело дыша, добавил: -
Примирение человечества с теми расами, которые оно пыталось истребить,
Техно-Центра с человечеством, которое он хотел ликвидировать. Прошедшего через
муки эволюции Бога Связующей Пропасти с его предшественниками, пытавшимися его
уничтожить.
Хент покачал головой и перестал
записывать.
- Не понимаю. Вы можете стать этим...
мессией... покинув свой смертный одр?
Бледный овал лица
Китса задрожал на подушке. Казалось, он смеется.
- Каждый
может, Хент. Величайшая глупость и гордыня человеческая. Мы принимаем нашу боль.
Освобождаем дорогу нашим детям. Это дает нам право стать Богом, о котором мы
мечтаем.
Хент опустил глаза и увидел, как его рука
сжимается в кулак.
- Если вы это можете - стать такой
силой... тогда сделайте это. Вытащите нас отсюда!
Китс
снова закрыл глаза.
- Не могу. Я не Тот, Кто Придет, а Его
Предтеча. Не крещенный, но креститель. К черту, Хент, я вообще атеист! Даже
Северн не мог убедить меня в реальности всей этой дребедени, когда я тонул в
смерти! - Китс с пугающей силой вцепился в рукав Хента. - Запишите
это!
И Хент потянулся за древним пером и грубой бумагой,
торопясь запечатлеть на ней слова, нашептываемые поэтом:
Урок чудесный на лице безмолвном
И чувствую, как в бога превращает
Меня громада знаний! Имена,
Деянья, подвиги, седые мифы,
Триумфы, муки, голоса вождей,
И жизнь, и гибель - это все потоком
Вливается в огромные пустоты
Сознанья и меня обожествляет,
Как будто я испил вина блаженных
И приобщен к бессмертью?
[Д.Китс. "Гиперион", книга третья,
118-128 (пер. Г.Кружкова)]
Китс прожил еще три
мучительных часа. Как пловец, он выныривал из пучины агонии, чтобы сделать
судорожный вдох или пробормотать какую-нибудь нескладицу. Один раз, уже в полной
темноте, он потянул Хента за рукав:
- Когда я умру, Шрайк
не причинит вам вреда. Он ждет меня. Может, вы и не найдете дороги домой, но он
не причинит вам вреда, пока вы будете ее искать. - И снова, в тот самый момент,
когда Хент, прислушиваясь к его дыханию, наклонился над ним, Китс заговорил и
продолжал бормотать между спазмами, сказав напоследок, что хочет быть
погребенным на Римском протестантском кладбище, вблизи пирамиды Гая
Цестия.
- Чушь, чушь, - повторял Хент, словно заклинание,
сжимая горячую руку умирающего.
- Цветы, - прошептал Китс,
немного погодя, когда Хент зажег лампу на бюро. Широко раскрытыми глазами, он
смотрел на потолок с наивным детским изумлением. Хент поднял голову и увидел в
синих квадратах потолка роспись: выцветшие желтые розы. - Цветы... надо мною, -
преодолевая удушье, снова прошептал Китс.
Хент стоял у
окна, глядя во тьму у Испанской Лестницы, когда позади раздался скрипучий,
полный мучительной боли вдох.
- Северн... подними меня! Я
умираю, - едва слышно произнес Китс.
Хент сел на кровать и
приподнял его за плечи. От иссохшего тела исходил такой жар, словно оно
действительно сгорало в пламени болезни.
- Не бойся. Будь
тверд. Слава Богу, она пришла! - выдохнул Китс и затих. Хент уложил его
поудобнее. Дыхание поэта стало ровнее.
Когда Хент, сменив
воду в тазике и достав свежее полотенце, вернулся в комнату, Китс был
мертв.
Едва рассвело, Хент завернул почти невесомое тело в
чистые простыни, которые снял со своей постели, и понес его на площадь.
Когда Ламия Брон добралась
до конца долины, буря стихла. Пещерные Гробницы испускали такой же призрачный
свет, что и остальные, но из них, кроме того, доносились леденящие кровь звуки.
Казалось, в недрах планеты стонут тысячи душ. Ламия прибавила
шагу.
Небо уже очистилось, когда она подошла к Дворцу
Шрайка. Название Гробницы подходило ей как нельзя лучше: выпуклый полукупол
напоминал панцирь, кривые ятаганы, колонн словно вонзались в землю, прочие опоры
и балки торчали в разные стороны - точь-в-точь шипы чудовища. От яркого света,
горевшего внутри, стены стали прозрачными, и сооружение походило на фонарь из
тончайшей рисовой бумаги. Купол же был цвета пламени, пылавшего в глазах
Шрайка.
Ламия вздохнула и положила ладонь на живот. Еще на
Лузусе она узнала, что беременна. Казалось бы, будущий ребенок должен теперь
занимать все ее мысли. Кто ей этот болтливый старикашка, именующий себя поэтом?
Разумеется, никто. И что из этого следует? Постояв немного, она все же двинулась
к Дворцу Шрайка.
Снаружи казалось, что Дворец имеет не
более двадцати метров в ширину. По прошлому посещению Ламия знала, что внутри
гробница совершенно пуста, если не считать обоюдоострых опор, скрещивающихся под
светящимся сводом. Теперь же перед ней оказалось пространство, едва ли не
превосходящее по размерам саму долину. Двенадцать, а то и больше ярусов из
белого камня громоздились друг на друга и уходили в даль, теряясь в туманной
дымке. И на каждом лежали человеческие тела, от голов которых отходили
полуорганические кабели-пиявки - такие же, как тот, которым, по словам друзей,
была привязана к Сфинксу она сама. Только здесь металлические пуповины были
полупрозрачными и светились красным, то расширяясь, то сжимаясь, словно через
головы лежащих прокачивали кровь.
Ламия попятилась и
бросилась прочь. Однако, отбежав метров на десять, она увидела, что снаружи
Гробница ничуть не изменилась. Каким же образом она могла вместить это
многокилометровое пространство? Впрочем, если Гробницы открываются, что мешает
Дворцу существовать в разных временах? Так или иначе, но когда Ламия медленно
приходила в себя после путешествий в мегасфере, своим кибер-зрением она
разглядела недоступные человеческому глазу энергетические волокна, соединявшие
Дворец Шрайка с терновым деревом.
И она снова направилась
ко входу во Дворец.
Внутри ее ждал Шрайк. На фоне
сверкающего белого мрамора его блестящий панцирь казался
черным.
У Ламии перехватило дух. Надо было повернуться и
бежать без оглядки, но она вошла внутрь.
Вход тут же
затуманился и сделался почти неразличимым в молочно-белом сиянии. Только слабая
рябь выдавала его присутствие. Шрайк стоял неподвижно, лишь багровое пламя
пульсировало в его глазах.
Ламия сделала еще шаг. Странно,
но каменный пол заглушал всякий шум, словно она ступала по вате. Шрайк находился
метрах в десяти от нее, у подножия напоминавших анатомический театр ярусов,
которые громоздились до самого потолка, терявшегося в сияющей
мгле.
Чудовище не шевелилось. В воздухе пахло озоном и еще
чем-то - тошнотворно-сладким. Ламия двинулась вдоль стены, шаря взглядом по
рядам неподвижных тел. Каждый шаг отдалял ее от входа, и Шрайк, пожелай он ее
перехватить, сделает это без труда. Но он застыл черной статуей в океане
света.
Ярусы простирались на километры. Кое-где виднелись
лестницы со ступенями почти метровой высоты. Ламия взобралась по одной из них на
второй ярус, коснулась ближайшего тела и с облегчением отметила, что оно теплое.
Грудь человека медленно вздымалась и опадала. Но это был не Мартин
Силен.
И она продолжила свой путь, боясь обнаружить среди
этих живых мертвецов Поля Дюре, Сола Вайнтрауба или даже себя саму. Вдруг Ламия
заметила знакомое лицо: она видела его изваянным в камне. Печальный Король Билли
возлежал на белом мраморе пятого яруса. От королевской мантии остались
обгоревшие лохмотья, а лицо было искажено страшной мукой. Ярусом ниже лежал
Мартин Силен.
Ламия опустилась на корточки рядом с поэтом,
покосившись через плечо на черное пятно Шрайка в конце зала. Силен, как и все,
казался живым. Пульсирующая пуповина, выходя из разъема у него за ухом, исчезала
в стене, сливаясь с камнем.
Задыхаясь от ужаса, Ламия
провела рукой по черепу поэта и нащупала границу пластмассы и кости, затем
осмотрела саму пуповину. Ни единого сочленения или шва до самой стены. Внутри
струилась алая жидкость.
- Господи! - прошептала Ламия и в
ужасе обернулась. Ей почудилось, что Шрайк уже рядом, но тот словно и не думал
сдвигаться с места.
Карманы Ламии были пусты. Ни оружия, ни
инструментов. Она понимала, что должна отправиться к Сфинксу и, отыскав в
рюкзаке что-нибудь пригодное для резания, вернуться сюда. А потом, набравшись
мужества, вновь переступить порог Дворца.
Нет, она не
сможет заставить себя войти сюда снова.
Ламия опустилась на
колени, набрала в грудь побольше воздуха, вскинула руку над головой и резко
опустила. Пуповина только казалась пластиковой. От удара заныла вся рука - от
кисти до плеча.
Глаза Ламии сами собой обратились к Шрайку.
Он двигался к ней медленными шагами, словно старик, вышедший на
прогулку.
Выкрикнув "ки-я", Ламия вновь нанесла удар ребром
ладони. По всему бесконечному залу прокатилось эхо.
Она
выросла на Лузусе, где гравитация на треть превосходила стандартную, но даже по
меркам своей родины отличалась недюжинной силой. Девяти лет она задумала стать
сыщиком и активно готовила себя к этому. Частью ее довольно бестолковой, но
выполнявшейся с неукоснительной тщательностью программы были боевые искусства,
так что бить она умела. И Ламия ударила рукой, словно топором, мысленно рассекая
пуповину.
Жесткий кабель сплющился, трепеща, как живой. И
даже вроде бы съежился, когда Ламия размахнулась
снова.
Внизу уже слышались шаги. Ламия едва не
расхохоталась. Шрайк мог мгновенно переместиться в любую точку, не пошевелив
ногами, а тут топает, как ни в чем не бывало. Ему, должно быть, нравилось
вселять в своих жертв ужас. Но она не чувствовала страха. Ей было
некогда.
Ну-ка, еще разок! Тут, пожалуй, и камень не устоял
бы. Она снова ударила ребром ладони по пуповине, и тут в руке что-то хрустнуло.
Боль отозвалась во всем теле, будто грохот. Или шум шагов
внизу.
"Дорогая, а тебе не кажется, - спросила себя Ламия,
- что, если эта фигня порвется, Силен умрет?"
Она снова
занесла руку, задыхаясь от напряжения. Со лба капал
пот.
"Кстати, я терпеть тебя не могу", - мысленно
обратилась она к Силену и снова ударила. С тем же успехом можно пытаться
перерубить ногу стального слона.
Шрайк уже поднимался по
лестнице.
Тогда Ламия привстала и вложила весь свой вес в
последний удар, выбивший плечо из сустава и доконавший-таки ее треснувшее
запястье.
И перерубила
пуповину.
Красная жидкость, похожая скорее на подкрашенную
водичку, чем на кровь, брызнула на ноги Ламии и белые плиты. Рассеченный кабель,
все еще торчавший из стены, колотил по камню и корчился, как злобное щупальце.
Потом угомонился, вытянулся и скользнул умирающей змеей в отверстие,
затянувшееся, как только пуповина скрылась из виду. А еще через пять секунд
обрывок, вросший в разъем нейрошунта, засох и съежился, как выброшенная на берег
медуза. Красные брызги на лице и груди поэта прямо на глазах Ламии
поголубели.
Веки Мартина Силена задергались. Совиные глаза
распахнулись.
- Эй, - сказал он, - ты в курсе, что этот
блядский Шрайк прямо у тебя за спиной?
Гладстон перенеслась в
личные покои и не останавливаясь прошла в кабину мультисвязи. Ее ждали два
рапорта.
Первый - из системы Гипериона. Гладстон не
поверила собственным ушам, услышав голос бывшего генерал-губернатора,
доложившего ей вкратце о заседании Трибунала Бродяг. Откинувшись на спинку
кожаного кресла, Гладстон охватила голову ладонями. Лейн вновь повторил
заявление Свободной Дженги: Бродяги не имеют отношения к агрессии. Заканчивая
мультиграмму кратким описанием Роя, он заявил, что, по его мнению, Бродяги
говорят правду. Что же до Консула, то дальнейшая судьба его
неизвестна.
- Отвечать? - спросил компьютер, ведающий
мультисвязью.
- Подтвердите получение сообщения, -
распорядилась Гладстон. - Передайте приказ "ждать" одноразовым
дипшифром.
Она включила вторую
мультиграмму.
Перед нею возникло плоское изображение
адмирала Вильяма Аджунты Ли, разрываемое помехами. Бегущие по краям колонки цифр
свидетельствовали о том, что его корабельный мультипередатчик работал на частоте
стандартной телеметрии флотских передач. При анализе информации связисты,
конечно, заметят несоответствие, но до этого еще надо
дожить.
Лицо Ли было в крови, вокруг клубился дым. Гладстон
догадалась, что передача ведется из причального отсека крейсера. На железном
рабочем столе позади Ли лежал труп.
-...морпехи сумели
взять на абордаж один так называемый "улан", - задыхаясь, говорил Ли. - С
экипажем из пяти... особей. Внешне они походят на Бродяг, но посмотрите, что
получается при вскрытии. - Изображение сместилось - Ли подключил к
мультипередатчику портативный имиджер. Глядя сверху вниз на белое развороченное
лицо мертвого Бродяги, Гладстон догадалась, что тот погиб от взрывной
декомпрессии.
Появилась рука Ли (об этом свидетельствовали
адмиральские нашивки на рукаве), сжимающая лазерный скальпель. Не потрудившись
даже раздеть Бродягу, командующий сделал вертикальный разрез от грудной клетки к
паху.
Рука отдернула скальпель, и стало видно, что с трупом
творится что-то странное. В нескольких местах на одежде появились темные широкие
полосы и тут же задымились - словно лазер поджег ее. Затем в мгновение ока
комбинезон прогорел, и на груди мертвеца появились и начали расти отверстия с
неровными краями. Из них брызнул свет - такой яркий, что имиджер
зашкалило.
Словно не выдержав жара, объектив отстранился от
горящего муляжа. Снова возникло лицо Ли.
- Так обстояло
дело со всеми пятью телами, госпожа секретарь. Мы еще не нашли ядра Роя, и я
думаю, что...
Изображение исчезло. Инфоколонки сообщали,
что передача оборвалась на середине.
-
Отвечать?
Гладстон покачала головой и распахнула дверь
кабины. Очутившись снова в своем кабинете, она невидящим взглядом окинула
длинный диван и села за стол, зная, что сразу отключится, стоит ей хоть на
секунду закрыть глаза. Седептра, шептавшаяся тем временем с комлогом, объявила,
что генерал Морпурго желает срочно увидеться с секретарем Сената по весьма
важному делу.
Лузусец вошел и, даже не поздоровавшись,
принялся мерить шагами кабинет.
- Госпожа секретарь, я
понимаю мотивы, побудившие вас пойти на применение "жезла смерти",
но...
- Что, Артур? - спросила она, впервые за много
месяцев назвав его по имени.
- Черт возьми, мы совершенно
не представляем, каким будет результат. И к тому же... это
безнравственно.
Гладстон приподняла
брови.
- Значит, потерять миллиарды граждан в затяжной
изнурительной войне нравственно, а использовать эту штуку для ликвидации
миллионов, тем более врагов - безнравственно? Это что, позиция
ВКС?
- Нет, моя личная, госпожа
секретарь.
Гладстон кивнула.
-
Понятно, Артур. Но решение принято и обсуждению не подлежит. - Она увидела, что
ее старый друг вытянулся по стойке "смирно", и, прежде чем он успел возмутиться
или заявить об отставке, предложила: - Не прогуляешься ли со
мной?
Генерал изумился:
- Прогуляться?
Зачем?
- Нам необходим свежий воздух. - Не дожидаясь
ответа, Гладстон прошла к своему порталу, набрала вручную нужный код и шагнула в
него.
Морпурго, последовавший за ней, недоуменно огляделся.
Он стоял по колено в золотой траве на лугу, тянувшемся до самого горизонта. На
абрикосовом небе теснились бронзовые кучевые облака. Портал, исчез. Его
местоположение отмечал только низкий столбик с пультом - единственный
рукотворный предмет в этом царстве травы и облаков.
- Где
мы, черт возьми?
Гладстон сорвала и принялась жевать
длинную травинку.
- Кастроп-Роксель. Здесь нет ни
инфосферы, ни орбитальных спутников. Вообще никого и
ничего.
Морпурго фыркнул.
- Знаешь,
Мейна, это напоминает мне тайные поляны, куда нас водил Байрон Брон, чтобы
спрятаться от Техно-Центра.
- Как знать... - неопределенно
отозвалась Гладстон. - Послушай-ка вот это, Артур. - И она прокрутила по комлогу
две мультиграммы - Тео Лейна и Вильяма Аджунты Ли.
Когда
передача оборвалась и лицо Ли исчезло, Морпурго пошел вперед, путаясь в высокой
траве.
- Ну? - спросила Гладстон, еле поспевая за
ним.
- Значит, тела этих Бродяг саморазрушаются тем же
самым манером, что и трупы кибридов, - сказал он. - Ну и что? Разве Сенат или
Альтинг воспримут это как доказательство связи между вторжением и
Техно-Центром?
Гладстон вздохнула. Легкая, густая трава
манила к себе. Как хорошо было бы здесь уснуть и больше не
просыпаться!..
- Это доказательства для нас. Для Группы. -
Гладстон не нужно было пускаться в объяснения. С первых дней работы в Сенате она
и Морпурго делились подозрениями относительно Техно-Центра. Оба не теряли
надежд, что когда-нибудь людям удастся избавиться от него. "Группой" руководил
сенатор Байрон Брон... Боже, как давно это было.
Морпурго
смотрел, как ветер колышет золотое мире травы. В бронзовых облаках у горизонта
плясали шаровые молнии.
- Ну и? Что толку от твоих
доказательств, если мы не знаем, куда нанести удар!
- У нас
еще три часа.
Морпурго взглянул на
комлог.
- Два часа сорок две минуты. Вряд ли за такое время
можно сотворить чудо, Мейна.
Гладстон не улыбнулась его
замечанию.
- Да, Артур, этого времени не хватит ни на что -
только на чудо.
Она коснулась кнопки вызова. Перед ними
возник портал.
- Что мы можем сделать? - спросил Морпурго.
- ИскИны Техно-Центра уже инструктируют наших техников относительно своей адской
игрушки. Факельщик будет готов через час.
- Мы включим
устройство там, где оно не причинит никому вреда, - неторопливо сказала
Гладстон.
Генерал остановился.
- Где
же это, хотел бы я знать? Ублюдок Нансен уверяет, что радиус поражения составит
минимум три световых года, но чего стоят его уверения? Кто поручится, что мы не
истребим людей во всей галактике?
- У меня есть идея, но я
хочу обдумать ее во сне, - задумчиво объявила Гладстон.
-
Во сне? - удивился Морпурго.
- Я собираюсь немного
вздремнуть, Артур. И тебе советую. - И Гладстон шагнула в
портал.
Морпурго выругался про себя и прошел вслед за нею,
высоко подняв голову, как солдат, шагающий к плацу на казнь,
На самой высокой террасе
горы, летевшей в космосе примерно в десяти световых минутах от Гипериона, Консул
и семнадцать Бродяг сидели в кругу из невысоких камней, заключенном в более
широкий круг - из камней повыше, и решали судьбу Консула.
-
Ваши жена и ребенок погибли на Брешии, - заявила Свободная Дженга. - Во время
войны клана Моземана с этим миром.
- Да, - сказал Консул, -
Гегемония была уверена, что в нападении участвовал весь Рой. И я не проронил ни
слова, чтобы вывести ее из заблуждения.
- Но ваши жена и
ребенок были убиты.
Консул взглянул на вершину,
которая уже погружалась в ночь.
- Ну и что? Я не прошу у
вас пощады. Не лепечу о смягчающих обстоятельствах. Я _у_б_и_л_ вашу Свободную
Андиль и трех техников. Убил преднамеренно и, более того, злонамеренно. Убил,
желая лишь одного: запустить вашу машину и открыть таким образом Гробницы
Времени. Так что моя жена и ребенок тут ни при чем!
Во
внутренний круг вошел бородач, представленный Консулу как Глашатай Стойкий
Амнион.
- Это устройство было пустышкой. Оно ни на что не
повлияло.
Консул уставился на говорящего, раскрыв рот, как
ребенок.
- Испытание, - пояснила Свободная
Дженга.
Консул пробормотал одними
губами:
- Но Гробницы... открылись.
-
Мы знали, когда они откроются, - сказал Центральный Минмун. - По скорости
распада антиэнтропийных полей. Устройство было испытанием для
вас.
- Испытанием? - повторил Консул. - Я убил четверых
из-за пустышки. Испытание...
- Ваши жена и ребенок погибли
от рук Бродяг, - сказала Свободная Дженга. - А Гегемония надругалась над вашей
родиной - Мауи-Обетованной. Таким образом, и Гладстон, и мы ожидали от вас
подобных действий. Но нам нужно было установить степень предсказуемости ваших
поступков.
Консул встал, сделал три шага и повернулся ко
всем спиной.
- Все впустую.
- Что вы
сказали? - переспросила Свободная Дженга. Безволосая голова великанши сверкала в
свете звезд и солнечных лучах, отраженных пролетающей мимо кометной
фермой.
Консул негромко рассмеялся.
-
Все впустую. Даже мои предательства. Все - одна видимость.
Ерунда.
Глашатай Центральный Минмун встал и оправил
одежды.
- Трибунал вынес приговор, - объявил он. Остальные
шестнадцать Бродяг кивнули в знак согласия.
Консул
повернулся к Минмуну. На его усталом лице отразилось
нетерпение.
- Бога ради, приводите его в исполнение.
Скорее.
Глашатай Свободная Дженга поднялась и торжественно
произнесла:
- Вы приговорены к жизни. Вам надлежит
исправить причиненное вами зло.
Консул отпрянул, как от
пощечины.
- Вы не можете... не
должны...
- Вы приговорены вступить в эпоху хаоса, которая
грядет, - сказал Глашатай Стойкий Амнион. - Приговорены помогать нам в деле
объединения разрозненных колен человеческих.
Консул, словно
защищаясь от ударов, поднял руки:
- Я не могу... не хочу
больше... виновен...
Свободная Дженга, сделав три
размашистых шага, без церемоний схватила Консула за лацканы парадного
костюма.
- Вы виновны. Да. И именно поэтому должны
содействовать обузданию грядущего хаоса. Вы помогли освободить Шрайка, а теперь
должны вернуться и сделать так, чтобы он оказался в клетке. Только тогда
начнется примирение.
Плечи Консула тряслись. В этот момент
гора подставила свой бок солнцу, и все увидели катившиеся по его щекам
слезы.
- Нет, - прошептал
он.
Свободная Дженга разгладила на нем помятый пиджак и
своими длинными пальцами сжала его плечо:
- У нас тоже есть
пророки. Тамплиеры помогут нам вновь засеять жизнью галактику. Постепенно те,
кто жил во лжи, называемой Гегемонией, выберутся из руин своих миров и вместе с
нами займутся истинным поиском, истинным исследованием вселенной итого огромного
мира, что внутри каждого из нас.
Консул, будто не слыша,
резко отвернулся от Дженги.
- Техно-Центр вас уничтожит, -
сказал он, ни на кого не глядя. - Так же, как уничтожил
Гегемонию.
- Вы не забыли, что ваш родной мир держался на
торжественном договоре о святости жизни? - спросил у него Центральный Минмун и,
не дожидаясь ответа, продолжил: - Аналогичный договор определяет и наше
существование и поступки. Дело не в том, чтобы сохранить несколько видов со
Старой Земли, а в том, чтобы найти единство в разнообразии. Бросить семя
человечества во все миры, все биосферы. И свято чтить любое проявление иной
жизни.
Лицо Свободный Дженги озарил яркий солнечный
свет.
- Техно-Центр предложил единение рабства, -
произнесла она негромко. - Покой затхлого болота. Где революции в человеческой
мысли после Хиджры?
- Миры Сети - бледные копии Старой
Земли, - подхватил Центральный Минмун. - Наша эра, эра новой экспансии
человечества, не нуждается в узах землеподобия. Трудности не страшат нас,
неизвестность только радует. Мы не будем силой приспосабливать вселенную к
себе... Мы сами к ней приспособимся!
Глашатай Стойкий
Амнион простер руку к звездам:
- Если человечество
переживет этот час испытаний, нашим будущим станут не только освещенные солнцем
миры, но и темные пространства между ними.
Консул
вздохнул.
- На Гиперионе остались мои друзья, - сказал он
спокойно. - Могу я вернуться, чтобы помочь им?
- Можете, -
кивнула Свободная Дженга.
- И мне придется встретиться со
Шрайком?
- Придется, - ответил Центральный
Минмун.
- И выжить, чтобы увидеть эпоху
хаоса?
- Обязательно, - сказал Стойкий
Амнион.
Консул снова вздохнул и вместе с остальными отошел
в сторону, когда огромная бабочка с крыльями из солнечных батарей и блестящей
кожей, непроницаемой для сурового вакуума и смертоносного излучения, слетела с
небес, чтобы доставить его к друзьям.
В лазарете Дома
Правительства отец Поль Дюре спал неглубоком, навеянным транквилизаторами сном,
и ему снилось море пламени и гибель миров.
Если не считать
краткого визита секретаря Гегемонии и еще более краткого - епископа Эдуарда,
весь день Дюре пробыл в одиночестве, то приходя в себя, то вновь соскальзывая в
глубины боли. Доктора заявили, что пациенту можно будет встать только через
двенадцать часов. Коллегия кардиналов на Пасеме согласилась с этим решением -
поскольку пациента ожидал торжественнейший ритуал, который через двадцать четыре
часа превратит иезуита Поля Дюре, уроженца Вильфранш-сюр-Сона, в папу Тейяра I,
487-го Епископа Римского, прямого преемника апостола
Петра.
Потихоньку выздоравливая (его тело и нервы
подвергались ускоренной регенерации посредством РНК-терапии) благодаря чудесам
современной медицины (и все же не настолько чудесной, думал Дюре, чтобы
остановить его сползание к смерти), иезуит лежал в постели, размышляя обо всем
понемногу - о Гиперионе и Шрайке, своей долгой жизни и беспорядке, царящем в
мире Божьем. В конце концов он уснул. Ему снилась горящая Роща Богов и Истинный
Глас Мирового Древа, вталкивающий его в портал, его мать и женщина по имени
Семфа, работавшая когда-то на плантации Паресибо, на самой окраине Окраины,
где-то к востоку от Порт-Романтика.
И во всех этих снах, по
большей части печальных, Дюре неизменно чувствовал чье-то присутствие: не
другого сновидения, но видящего этот сон.
Дюре шел рядом с
кем-то. Воздух был прохладным, а небо пронзительно синим. Они только что
миновали поворот дороги, и их взорам открылось озеро, окаймленное стройными
деревьями. За деревьями громоздились горы в венце из низких облаков, придававших
пейзажу глубину и драматизм. Посреди зеркальной глади виднелся одинокий
островок.
- Озеро Уиндермир, - произнес спутник
Дюре.
Иезуит медленно повернул голову. Его сердце,
снедаемое страхом и тревогой, бешено колотилось. Однако, разглядев своего
спутника, он почувствовал разочарование.
Рядом с Дюре брел
невысокий молодой человек в куртке с кожаными пуговицами и широким кожаным
ремнем. Прочные башмаки, потертая меховая шапка, потрепанный рюкзак, странного
покроя штаны с множеством заплат, в руке - массивная трость. С плеча свисал
плед. Дюре остановился, и его спутник тоже замер, по-видимому, радуясь
передышке.
- Фернесские холмы и Камберлендские горы, -
молодой человек указал тростью на озеро и синевшие за ним
холмы.
Дюре разглядел каштановые локоны, выбивающиеся
из-под причудливой шапки незнакомца. Заглянул в его глаза - большие,
светло-карие. Такой необычный рост... Дюре понимал, что это сон, но что-то
мешало ему отмахнуться от странного видения.
- Кто вы... -
начал он, по-прежнему чувствуя, как сильно бьется сердце.
-
Джон, - представился спутник, и его приветливый спокойный голос несколько
развеял тревогу священника. - Или Иоанн, как вам нравится. Я думаю, на ночь мы
сумеем устроиться в Боунессе. Браун говорил, там чудесная гостиница, прямо у
озера.
Дюре машинально кивнул, совершенно не понимая, о чем
говорит незнакомец.
Низкорослый юноша вдруг схватил Дюре за
руку, сжав ее не сильно, но настойчиво.
- Будет идущий за
мною, - медленно произнес он. - Ни альфа, ни омега, но свет, который укажет нам
путь.
Дюре снова кивнул. Ветер взрыхлил водную гладь,
принес из предгорий запах влажной травы.
- Он родится
далеко, - продолжал Джон. - Так далеко, что невозможно представить. Теперь мы с
вами будем заниматься одним делом - исправлять ему путь. Вы не доживете до дня,
когда этот человек начнет учить, доживет ваш преемник.
-
Да, - пробормотал Поль Дюре пересохшими губами.
Юноша снял
шапку и заткнул ее за пояс. Затем поднял с земли плоский камешек и зашвырнул в
озеро. По воде пошли круги.
- Вот незадача! - огорченно
воскликнул Джон. - Я-то хотел, чтобы он попрыгал. - Юноша обернулся к Дюре и
продолжил прерванный разговор: - Вы должны покинуть больницу и без промедления
вернуться на Пасем. Понимаете?
Дюре захлопал глазами. Это
требование как-то не вязалось с происходящим.
-
Почему?
- Неважно, - весело произнес Джон. - Просто
сделайте это. Не медлите. Если вы не уйдете сейчас, потом не
удастся.
Дюре растерянно обернулся, почти ожидая увидеть за
спиной свою больничную койку, но там по-прежнему безмятежно синели холмы. Он
перевел взгляд на невысокого худого юношу, стоявшего на берегу, усыпанном
круглой галькой.
- Ну, а вы?
Джон
поднял еще камешек, швырнул его и присвистнул, когда галька, отскочив от
поверхности, тут же канула в зеркальную воду.
- Пока мне и
здесь хорошо, - сказал он скорее себе самому, чем Дюре. - Я действительно был
счастлив во время этого путешествия. - И словно спустившись с небес на землю, он
улыбнулся Дюре: - Идите же! Пошевелите задницей, Ваше
Святейшество.
Пораженный, не зная, то ли сердиться, то ли
смеяться, Дюре раскрыл было рот, чтобы отчитать нахала... и вдруг обнаружил, что
лежит на больничной койке. Тускло, чтобы не тревожить больного, горела лампа.
Тело было облеплено датчиками.
С минуту Дюре лежал, морщась
от зуда в ожоговых струпьях. Как хорошо, что все это только сон и можно поспать
еще часок-другой, а потом явится монсеньор - епископ Эдуард - со свитой и
препроводит его на Пасем. Дюре закрыл глаза, и снова перед ним возникло
юношеское открытое лицо со светло-карими глазами.
Отец Поль
Дюре из Общества Иисуса через силу поднялся и тут заметил, что всю его одежду
убрали и он может рассчитывать лишь на тоненькую больничную пижаму. Запахнувшись
в одеяло, он босиком побрел к выходу, надеясь опередить медиков, которых
непременно всполошат сигналы датчиков.
В приемном покое он
видел служебный портал. Если он не действует, Дюре отыщет другой.
Ли Хент вынес тело Китса из
полутемного подъезда на залитую солнечным светом Площадь Испании, почти
уверенный, что Шрайк уже там. Но на площади была только лошадь. Хенту все лошади
казались одинаковыми, поскольку этот вид животных давным-давно исчез, но он
почему-то решил, что лошадь та самая, что доставила их в Рим. Тем более что
запряжена она была в ту же небольшую повозку - Китс называл ее "веттура", - на
которой они сюда приехали.
Хент уложил завернутое в
простыни тело на сиденье, и повозка медленно тронулась. Хент пошел рядом,
придерживая льняной кокон рукой. Китс просил похоронить его на протестантском
кладбище - близ стены Аврелиана и пирамиды Гая Цестия. Хент смутно помнил, что
во время их странного путешествия они как будто проезжали мимо стены Аврелиана,
но ни за что не смог бы отыскать ее сейчас - даже ради собственного спасения.
Однако лошадь шла уверенно, словно знала дорогу.
Хент брел
рядом с медлительной повозкой, вдыхая свежий воздух весеннего утра, к которому
примешивался какой-то запах... словно от гниющих листьев. Неужели тело уже
разлагается? Он плохо разбирался о физиологии, однако неведение в этой области
вполне, его устраивало. Хент не удержался и хлестнул лошадь по крупу - пусть
пошевеливается. Но кляча взглянула на него с укором и потащилась дальше,
по-прежнему едва переставляя ноги.
Хент и сам не понял, что
его встревожило - то ли какой-то звук, то ли отблеск, пойманный краем глаза. Он
резко обернулся - и увидел Шрайка. Чудовище следовало за повозкой на расстоянии
десяти-пятнадцати метров, приноравливаясь к черепашьему шагу лошади, с комичной
торжественностью высоко вскидывая шипастые колени.
Первым
побуждением Хента было бежать куда глаза глядят, но чувство долга и еще более
сильный страх заблудиться перевесили. Кроме того, бежать некуда, разве что
назад, на Площадь Испании. Мимо Шрайка.
Смирившись с
участием чудовища в этом фантасмагорическом шествии, Хент повернулся к нему
спиной и продолжал идти рядом с повозкой, крепко держа покойного за
лодыжку.
Всю дорогу Хент жадно высматривал что-то хоть
отдаленно напоминающее портал, какую-нибудь технику или просто следы
человеческого присутствия. Тщетно. Зато иллюзия, что перед ним воистину Вечный
город свежим, по-весеннему светлым февральским днем 1821 года от Рождества
Христова, была полной. Лошадь, отъехав на квартал от Испанской Лестницы,
поднялась на вершину холма, несколько раз сворачивала с широких проспектов в
узкие переулки и снова оказалась в центре города. Повозка теперь тряслась
неподалеку от исполинского кольца руин - Хент сообразил, что это и есть
пресловутый Колизей.
Когда лошадь наконец остановилась,
Хент, совершенно измотанный бесконечной дорогой, очнулся от полудремы и
огляделся. Они находились около заросшей бурьяном груды камней - видимо, это и
была стена Аврелиана. Поодаль виднелась невысокая пирамида, но протестантское
кладбище - если это действительно было оно - походило, скорее, на пастбище. В
тени кипарисов паслись овцы. От пронзительного звона их колокольчиков бросало в
холод, несмотря на жару. Кладбище сплошь заросло высокой, по пояс, травой.
Приглядевшись, Хент различил разбросанные там и сям надгробия, а совсем близко,
прямо под носом у лошади, увидел свежевырытую яму около четырех футов
глубиной.
Шрайк держался позади, среди кипарисов, но Хент
ни на минуту не терял из вида его сверкающие красные
глаза.
Он обошел лошадь, сосредоточенно жевавшую траву,
приблизился к вырытой могиле и поискал глазами гроб, но его не было. От кучи
земли на краю ямы пахло перегноем и сыростью. Рядом валялась лопата - словно
могильщики только что ушли. В изголовье стояла гранитная плита с абсолютно
чистой поверхностью. На верхнем торце блеснуло что-то металлическое. Впервые с
тех пор, как они попали на Старую Землю, Хент увидел современную вещь -
миниатюрное лазерное перо. Такими пользуются строители и художники для нанесения
рисунка на сверхтвердые сплавы.
Он схватил перо и крепко
зажал в руке. Защитит ли эта соломинка от Шрайка? Вздор. Тем не менее Хент
приободрился.
Несколько минут спустя он стоял у земляной
кучи, держа лопату и глядя на кокон из простыней, покоящийся на дне ямы. Хент
пытался придумать хоть что-нибудь приличествующее случаю, пусть два-три
искренних слова. В силу своей должности он провожал в последний путь всех
сколько-нибудь выдающихся деятелей Сети и даже был автором некоторых надгробных
речей, произнесенных Гладстон. Но сейчас ничего не приходило ему на ум. Всю его
аудиторию составляли Шрайк, прячущийся в тени кипарисов, и овцы - шарахаясь от
чудовища и звеня колокольчиками, они медленно брели к могиле, как опоздавшие на
похороны родственники.
Самое лучшее было бы вспомнить
несколько строк самого Джона Китса. Но политику некогда читать, а тем более
запоминать всякие сонеты. И тут Хента осенило: не далее чем вчера он
собственноручно записал стихотворение, продиктованное умирающим. Что-то насчет
того, как стать богом... и еще про вино блаженных. Но кто в состоянии запомнить
подобную чушь? Не говоря уже о том, что блокнот со стихами остался на Площади
Испании, в темной комнате с разрисованным цветами
потолком.
В итоге весь ритуал свелся к минуте молчания.
Хент замер, склонив голову и закрыв глаза (но пару раз все же покосился на
Шрайка). Затем засыпал могилу, на что ушло больше времени, чем он предполагал.
Когда он напоследок хорошенько утрамбовал землю, поверхность могилы оказалась
слегка вогнутой, словно хрупкое тело усопшего не смогло образовать надлежащего
бугорка. Овцы терлись у ног Хента, пощипывая траву, крокусы и фиалки, которые в
изобилии цвели вокруг.
У Хента сроду не было памяти на
стихи, но эпитафию, которую Китс просил сделать на своем надгробии, он запомнил.
Когда он впервые услышал ее, защемило сердце: в задыхающемся, истаявшем голосе
поэта была столько горечи, столько одиночества. Но Хент не считал себя вправе
спорить с мертвым. Его дело - сделать надпись и поскорее убраться
отсюда.
Лазерное перо, включенное на пробу, выжгло в траве
трехметровой ширины просеку, и Хенту пришлось ее затаптывать. Зато гранит оно
резало, как масло. Хент порядком измучился, прежде чем определил на обратной
стороне камня нужную глубину строки. И все равно надпись - плод двадцатиминутных
стараний - вышла какая-то корявая, кустарная.
Сначала Хент
нанес на камень рисунок, заказанный Китсом вместе с эпитафией, - поэт показывал
ему альбомный лист с неумелыми набросками: греческая лира, четыре из восьми
струн порваны. Художник из Хента получился неважный, еще хуже, чем знаток
поэзии. Одна надежда - те, кто знает, с чем едят эту чертову греческую лиру,
опознают ее. Ниже расположилась эпитафия - слово в слово то, что продиктовал
Китс:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ
НЕКТО,
ЧЬЕ ИМЯ НАПИСАНО НА ВОДЕ
И ничего больше - ни даты
рождения и смерти, ни даже имени. Хент отошел, окинул критическим взглядом
результаты своих трудов и, зажав в руке перо, побрел назад, в город, обойдя
стороной кипарисовую рощу и чудовище.
У арки в стене
Аврелиана он помедлил и оглянулся. Лошадь, таща за собой повозку, спускалась по
пологому склону - видимо, ее привлекла сладкая трава у ручейка. Овцы бродили меж
надгробий, пощипывая цветы, клеймя своими копытцами сырую землю над свежей
могилой. Шрайк стоял на прежнем месте, едва заметный в тени кипарисов. Но Хент
мог бы поклясться, что чудовище не отводило глаз от могилы.
День близился к концу,
когда Хент отыскал портал. Тускло-синий прямоугольник висел прямо в центре
Колизея, издавая негромкое жужжание. Ни пульта, ни дискоключа. Непрозрачная,
парящая над землей дверь.
Она не была заперта, но Хента не
впускала.
Хент сделал не меньше пятидесяти попыток, но
энергозавеса оставалась неподатливой и твердой, как камень. Он осторожно касался
ее кончиками пальцев, уверенно делал шаг - однако тут же его отбрасывало
обратно. Наваливался грудью на синий прямоугольник, швырял в него камни - они
тоже отскакивали. Пробовал подступиться к порталу с обеих сторон, потом сбоку. И
всякий раз подлая дверь отбрасывала его, пока плечи и руки Хента не превратились
в сплошной синяк.
Это был портал. Самый настоящий. Но Хента
он не пропускал.
Хент обшарил весь Колизей, даже подземные
коридоры, точнее, подземные клоаки с жидким пометом летучих мышей, но ничего не
нашел. Обошел окрестные улицы и заглянул в каждое здание. Все напрасно. Он
осматривал теперь все подряд - базилики и соборы, дворцы и хижины, высокие
многоквартирные дома и узкие проулки. Вернувшись на Площадь Испании, Хент
наскоро перекусил, сунул в карман блокнот и еще кое-какие мелочи и покинул
последнее пристанище Джона Китса, чтобы возобновить
поиски.
Увы - портал в Колизее был единственным. К закату
Хент принялся исступленно царапать его, пока не обломал ногти. Портал всем
походил на своих собратьев - видом, жужжанием, запахом, - но Хента не пропускал
ни в какую.
Взошла луна - не луна Старой Земли, ибо по ее
диску катились тучи и пыльные вихри. Сейчас она висела над черной дугой стены
Колизея. Хент сидел посреди заваленной обломками арены, уставившись на синий
светящийся прямоугольник. Откуда-то сзади донеслось хлопанье крыльев, покатились
мелкие камни.
С трудом поднявшись, Хент вытащил из кармана
лазерное перо и застыл, расставив ноги, напряженно вглядываясь в сумрак
бесчисленных расселин и арок Колизея: Никого.
Шум за спиной
заставил его вздрогнуть - Хент резко обернулся и чуть не резанул лазерным лучом
по порталу. Оттуда появилась рука. Затем нога. Кто-то вышел из портала. За ним -
еще кто-то.
Вопль Ли Хента эхом прокатился по Колизею.
Мейна Гладстон понимала,
что сейчас не время для отдыха, но еще в детстве она научила себя засыпать минут
на десять-пятнадцать, чтобы стряхнуть напряжение и изгнать из мозга токсины
усталости.
Она едва держалась на ногах; голова гудела.
Свистопляска последних сорока восьми часов, кажется, доконала ее. Гладстон
прилегла на диван в кабинете и принялась наводить порядок в мыслях: вытряхивать
сор эмоций и всяких привходящих обстоятельств. Дремота пришла незаметно, как
всегда. А вместе с дремотой - сны.
Не открывая глаз, Мейна
Гладстон села, смахнув на пол вязаную шаль, и нажала на кнопку
комлога.
- Седептра! Пусть генерал Морпурго и адмирал Сингх
зайдут ко мне минуты через три.
Войдя в прилегающую к
кабинету ванную, она приняла водный и ультразвуковой душ, достала чистую одежду
- парадный костюм из мягкого черного вельвета и сверкающий шитьем красный
сенатский шарф, прикалываемый золотой булавкой в виде геодезической линии -
символа Гегемонии. Туалет дополняли древние серьги со Старой Земли и топазовый
браслет с комлогом, подаренный ей сенатором Байроном Броном еще до его
женитьбы... Поправляя серьги, Гладстон вернулась в кабинет, и в ту же самую
минуту туда вошли оба командующих ВКС.
- Должен заметить
вам, госпожа секретарь, что ваш вызов не очень-то кстати, - резко заявил Сингх.
- Идет анализ последних данных с Безбрежного Моря. Кроме того, мы обсуждаем
необходимые перегруппировки флота для обороны
Асквита.
Гладстон молча включила личный портал и жестом
пригласила обоих следовать за нею.
Ступив в золотую траву
под тревожным бронзовым небом, Сингх завертел головой.
-
А-а, Кастроп-Роксель, - догадался он наконец. - Ходили слухи, что по приказу
предыдущей администрации сюда провели, секретный
нуль-канал.
- Именно. А секретарь Сената Евшиньский
распорядился включить планету в состав Сети, - пояснила Гладстон. Она взмахнула
рукой, и портал исчез. - Он считал, что секретарю Сената совершенно необходимо
оставаться порой в одиночестве, не опасаясь подслушивающих устройств
Техно-Центра.
Морпурго с беспокойством покосился на облака,
стеной нависшие над горизонтом, где вспыхивали шаровые
молнии.
- На свете нет такого места, куда бы не пролез
Техно-Центр, - заметил он. - Мейна, я поделился с адмиралом Сингхом нашими
подозрениями.
- Это не подозрения, - спокойно возразила
Гладстон. - Это факты. Более того: мне известно, где находится
Техно-Центр.
Оба командующих ВКС остолбенели, словно
пораженные шаровой молнией.
-
Где?
Гладстон принялась расхаживать взад-вперед. Ее
короткие серебристые пряди светились в заряженном электричеством грозовом
воздухе.
- Техно-Центр прячется в нуль-сети, - деловито
сказала она. - Между порталами. ИскИны живут в сингулярном псевдомире как пауки
в паутине. А мы ткем ее для них.
Первым обрел дар речи
Морпурго.
- Дьявольщина, - почти простонал он, - что же
делать? Через неполные три часа факельщик с нейродеструктором на борту будет
переброшен в систему Гипериона.
Гладстон лаконично изложила
им план действий.
- Невозможно, - пробормотал Сингх, теребя
короткую бородку. - Абсолютно невозможно.
- Не уверен, -
возразил ему Морпурго. - Должно получиться. Времени достаточно. А корабли
последние двое суток маневрировали так бестолково, что...
Адмирал упрямо покачал
головой.
- С технической точки зрения ваш план вполне
осуществим. В рациональном и этическом аспектах - порочен. Об этом не может быть
и речи.
Мейна Гладстон подошла к нему совсем
близко.
- Кушуонт, - обратилась она к адмиралу по имени -
впервые с тех пор, когда была молодым сенатором, а он еще более молодым
капитаном ВКС 3-го ранга, - вы разве забыли, как сенатор Брон свел нас с
Ортодоксами? С ИскИном по имени Уммон? Вспомните его предсказание о двух
вариантах будущего - хаосе или неизбежном истреблении
человечества.
Сингх отвел глаза.
- Я
служу ВКС и Гегемонии.
- Мы оба служим роду человеческому,
- отрезала Гладстон.
Руки Сингха, сжатые в кулаки, взлетели
вверх, словно он готовился схватиться с невидимым
противником.
- Ведь это только предположения! Откуда у вас
эта информация?
- От Северна, - бесстрастно ответила
Гладстон. - Кибрида.
- Кибрида? - фыркнул генерал. - Ах да,
господин Северн. Художник. Припоминаю.
- Кибрид, -
повторила Гладстон и рассказала все.
- Северн -
воскрешенная личность? - В голосе Морпурго сквозило недоверие. - Вы, что,
разыскали его? Каким образом?
- Он меня разыскал. Во сне.
Одному Богу известно, как ему удалось связаться со мной. Это была его миссия,
поймите, Артур, и вы, Кушуонт. Вот почему Уммон послал его в
Сеть.
- Сон, - адмирал Сингх не мог скрыть саркастическую
улыбку. - Значит, этот... кибрид... рассказал вам, что Центр прячется в
нуль-сети. И все во сне.
- Да, - подтвердила Гладстон. - У
нас с вами очень мало времени.
- Но, - вмешался Морпурго, -
если сделать то, что вы предлагаете...
- Миллионы будут
обречены, - жестко закончил Сингх. - Возможно, даже миллиарды. Экономика рухнет.
Такие миры, как ТКЦ, Возрождение-Вектор, Новая Земля, оба Денеба, Новая Мекка и,
кстати, твой Лузус, Артур, всецело зависят от поставок продуктов питания.
Планеты-города не выживут поодиночке.
- В виде
планет-городов - нет, - согласилась Гладстон. - Но они могут обзавестись
фермами, а потом возродится и межзвездная торговля.
-
Ерунда! - отрезал Сингх. - О какой жизни может идти речь после чумы, после
безвластия и смуты! Как жить без инфосферной поддержки, без техники и
лекарств?
- Я все обдумала. - Морпурго ни разу не слышал в
голосе Гладстон такой решимости. - Это будет величайшая катастрофа в истории
человечества - еще масштабнее, чем все деяния Гитлера, Цзы Ху или Горация
Гленнон-Хайта вместе взятые. Единственное, что может быть хуже - оставить все
как есть. Тогда я и вы, господа, окажемся самыми гнусными предателями
человечества.
- Мы же ничего не знаем наверняка, -
пробормотал Кушуонт Сингх.
- Знаем. - Гладстон не отрывала
глаз от лица адмирала. - Техно-Центру больше не нужна Сеть. Ренегаты и
Богостроители оставят в живых несколько миллионов рабов, загонят под землю на
девяти лабиринтных мирах и будут использовать их нейроны для своих
потребностей.
- Нелепость, - возразил Сингх. - Эти люди
рано или поздно умрут.
Мейна Гладстон вздохнула и покачала
головой.
- Техно-Центр создал органического паразита, так
называемый крестоформ. Он... воскрешает мертвых. Спустя несколько воскрешений
люди станут безучастными ко всему идиотами, но их мозги не перестанут работать
на Техно-Центр.
Сингх отвернулся от собеседников. На фоне
стены бронзовых облаков, среди которых вспыхивали молнии, его невысокая фигура
казалась изваянной из черного камня. Приближалась буря.
-
Вы узнали это из сна, Мейна?
- Да.
- И
что еще вам поведали сны?
- Что Сеть больше не нужна
Техно-Центру, - устало повторила Гладстон. - Во всяком случае, наша Сеть. ИскИны
останутся в ней, как крысы в стенах дома, а прежние хозяева больше не нужны.
Основные расчетные функции возьмет на себя их Высший
Разум.
Сингх быстро повернулся к
ней:
- Вы помешались, Мейна. Окончательно
обезумели!
Гладстон схватила адмирала за руку прежде, чем
он успел включить портал.
- Кушуонт, пожалуйста,
послушайте...
Сингх выхватил из-за пазухи пистолет и
приставил к груди женщины.
- Простите, госпожа секретарь,
но я служу Гегемонии и...
Гладстон попятилась, прижав руку
ко рту, а адмирал Кушуонт Сингх, умолкнув на полуслове, рухнул в траву. Пистолет
отлетел в сторону.
Морпурго поднял пистолет и заткнул за
пояс свой "жезл смерти".
- Вы убили его, - беззвучно
проговорила Гладстон. - Зачем, Артур? Откажись он наотрез сотрудничать с нами, я
бы оставила его здесь. Одного.
- Мы не можем рисковать. -
Генерал оттащил тело подальше от портала. - В ближайшие несколько часов все
решится.
Гладстон смотрела на старого
друга.
- Вы согласны на это пойти?
-
Не все ли равно? У нас попросту нет выбора. - Морпурго был странно спокоен. -
Это наш последний шанс избавиться от рабского ярма. Я немедленно отдам приказ о
развертывании флота и лично передам всем командирам запечатанные приказы.
Придется задействовать большую часть кораблей...
- Боже
мой, - прошептала Мейна Гладстон, глядя вниз на безжизненное тело Сингха. - Я
затеяла все это, основываясь на снах...
- Иногда, - генерал
Морпурго взял старую женщину в красно-золотом шарфе под руку, - сны -
единственное, что отличает нас от машин.
Как выяснилось, смерть -
приключение не из приятных. Представьте, что вы сидите вечером в своем теплом
уютном доме, и вдруг пожар или наводнение выбрасывают вас наружу. Так вышвырнули
меня из привычной квартиры на Площади Испании, из моего быстро остывающего тела.
Мучительное ощущение стремительного и внезапного перехода в иной мир. В
метасферу. От своей нежданной, конфузящей наготы я испытываю чувство стыда,
знакомое каждому по дурным снам - когда являешься в присутствие или в гости и
вдруг обнаруживаешь, что стоишь перед всеми в чем мать
родила.
"Нагота" самое подходящее слово для моего
теперешнего состояния, и я пытаюсь придать хоть какую-то форму своей изодранной
аналоговой личности. Собрав всю волю, мне удается сгустить это электронное
облако случайных воспоминаний и ассоциаций в некоторое подобие того, кем я был,
или, по крайней мере, того, чьи воспоминания принадлежат и
мне.
В мистера Джона Китса, пяти футов
роста.
В метасфере все так же жутко. Пожалуй, еще хуже, ибо
теперь мне некуда, не во что отступать - мое плотское убежище лежит в могиле. За
темными горизонтами мелькают исполинские тени, каждый звук отзывается эхом в
Связующей Пропасти, словно шаги в коридорах заброшенного замка. И надо всем и
позади всего - постоянное, режущее слух громыхание - точно телега катит по
вымощенной шифером дороге.
Бедняга Хент. Мне хочется
вернуться к нему и, ошеломив своим появлением, уверить, что я чувствую себя
лучше, чем кажется, по соваться на Старую Землю опасно: знак присутствия Шрайка
пылает в киберпространстве метасферы, как факел на фоне черного
бархата.
Техно-Центр вызывает меня все настойчивее, но там
еще опаснее. Я помню, как Уммон уничтожил другого Китса прямо на глазах Ламии
Брон: всосал аналоговую личность в себя, и базисные файлы человека растворились,
как сахар в кипятке.
Нет уж,
увольте.
Я предпочел смерть статусу божества, но прежде чем
уснуть, должен кое-что сделать.
Метасфера - жуткое место.
Техно-Центр - еще хуже. Стоит вспомнить темные туннели сингулярностей, и мое
аналоговое сердце уходит в пятки. Но тут уж ничего не
поделаешь.
Я прыгаю в первый черный конус, кружусь, подобно
метафорическому листу в чрезмерно реальном вихре, и выныриваю в нужном
киберпространстве, но такой обессиленный, что приходится сидеть на виду у всех
ИскИнов, пользующихся сейчас этим узлом долговременной памяти, и фагов,
обитающих в фиолетовых расщелинах горных инфохребтов. Однако меня выручает
царящий в Техно-Центре хаос: исполинские личности Центра слишком заняты своими
троянскими войнами, чтобы следить за черным ходом.
Я нахожу
необходимые коды доступа к инфосфере и нужные мне пуповины синапсов, остальное -
дело микросекунд. По проторенной дорожке - к Центру Тау Кита, Дому
Правительства, тамошнему лазарету и - в усыпленное снотворным сознание Поля
Дюре.
Единственное, к чему у моей личности исключительный
талант, - это сны и сновидения. Совершенно случайно я обнаруживаю, что из моих
воспоминаний о шотландском путешествии получится приятный фон для сцены внушения
священнику мысли о бегстве. Будучи англичанином и вольнодумцем, я когда-то на
дух не переносил всего связанного с папизмом, но у иезуитов есть одно бесспорное
достоинство - для них повиновение превыше здравого смысла, и сейчас это
послужило на пользу человечеству: когда я приказываю ему идти, Дюре не вопрошает
"почему"... Как послушный мальчик, он встает, заворачивается в одеяло и
вдет.
Мейна Гладстон воспринимает меня в своем кратком
сне-забытьи как Джозефа Северна, но выслушивает так, словно я ниспослан самим
Господом Богом. Мне хочется открыть ей, что я - не Он, а только предтеча,
несообщение важнее: я выпаливаю его одним духом и
удаляюсь.
Следуя через Техно-Центр по дороге в метасферу
Гипериона, я улавливаю запах горящего металла - отвратительную вонь гражданской
войны - и краем глаза вижу ослепительную вспышку, которая вполне может оказаться
Уммоном в процессе казни. Старый Учитель, если это действительно он, уже не
цитирует коаны, но кричит - столь же пронзительно, как кричало бы любое другое
разумное существо, которое отправляют в печь.
Но я
спешу.
Нуль-канал на Гиперион превратился в тоненькую нить:
под натиском кораблей Бродяг израненные факельщики Гегемонии сбились в кучу
возле военного портала и подбитого корабля-"прыгуна". Сфера сингулярности не
продержится и нескольких минут. Факельщик с нейродеструктором на борту готовится
перейти в систему, а я тем временем выбираю себе наблюдательный пункт в местной
инфосфере. Посмотрю, что будет дальше.
- Боже! - воскликнул Мелио
Арундес. - Экстренное заявление Мейны Гладстон.
Тео Лейн
бросился в проекционную нишу, где уже сгущался туман. Из своей спальни выглянул
Консул и, разобравшись, в чем дело, начал спускаться по винтовой
лестнице.
- Еще одна мультиграмма с ТКЦ? - спросил
он.
- Не только нам, - ответил Тео, считывая бегущую строку
красных цифр. - Срочное обращение по мультилинии. Всем, всем,
всем.
- Видно, что-то чрезвычайное. Секретарь Сената
когда-нибудь выступала с передачей на всех частотах? - спросил Арундес,
устраиваясь поудобнее на подушках.
- Ни разу, - ответил Тео
Лейн. - Слишком много энергии уходит на поддержание мультилинии. Разве что в
импульсном режиме...
Консул подошел ближе и указал на
тающие цифры:
- Какие там импульсы! Смотрите, это передача
в реальном времени.
Тео замотал
головой.
- Для такой передачи требуется несколько сот
миллионов гигаэлектронвольт.
Арундес
присвистнул.
- Даже если в десять раз меньше, это все равно
что-то из ряда вон выходящее.
- Общая капитуляция, -
выдохнул потрясенный Тео - Это единственное, для чего требуется передача в
реальном времени на всех частотах. Гладстон хочет обратиться к Бродягам, мирам
Окраины и независимым планетам, а также ко всем мирам Сети. Должно быть,
задействованы все комм-каналы, головидение и даже частоты инфосферы. Наверняка
капитуляция.
- Извольте заткнуться, - прервал его
Консул.
Он начал пить сразу после того, как вернулся с
заседания Трибунала. Арундес и Тео бросились тогда его обнимать, но мрачное
расположение духа Консула ничуть не изменилось. Не улучшили его ни взлет и выход
из Роя, ни виски.
- Мейна Гладстон не капитулирует, -
заплетающимся языком пробормотал он, помахивая бутылкой. - Выдумали тоже -
капитуляция.
На факельщике ВКС Гегемонии
"Стивен Хоукинг", двадцать третьем корабле Гегемонии, носившем имя высокочтимого
ученого, генерал Артур Морпурго поднял глаза от пульта и приказал двум дежурным
на мостике соблюдать абсолютную тишину. Теперь, когда в бомбовый отсек погрузили
"жезл смерти" Техно-Центра, в команде остались он сам и четверо добровольцев.
Экраны и негромкий шепоток компьютеров подтверждали, что "Стивен Хоукинг" на
полной скорости несется к военному порталу, размещенному в точке Лагранжа между
планетой Мадхья и ее непропорционально крупной луной. Портал Мадхья выходил
прямо в пространство Гипериона, где кипел бой.
- Одна
минута восемнадцать секунд до точки перехода, - доложил с мостика штурман
Соломон Морпурго. Старший сын генерала.
Морпурго кивнул и
настроился на местный широкополосный передатчик. Проекторы мостика транслировали
стратегическую информацию, поэтому генерал включил только аудиоканал. Он
невольно улыбнулся. Что сказала бы Мейна, узнав, что он сам стоит у пульта
"Стивена Хоукинга"? Пусть лучше не знает. По-другому он поступить не мог. Он не
хотел видеть последствия своих приказов.
Морпурго взглянул
на сына и ощутил прилив гордости, смешанной с болью. За считанные часы трудно
подобрать надежных офицеров, способных управлять факельщиком. Его сын вызвался
первым. Возможно, энтузиазм семейства Морпурго хоть немного развеял подозрения
Техно-Центра.
- Друзья мои, сограждане, - раздался голос
Гладстон, - в последний раз обращаюсь я к вам в качестве секретаря Сената.
Ужасная война, которая опустошила уже три из наших миров и вот-вот обрушится на
четвертый, считалась вторжением Бродяг, но это не так. Это
ложь.
Частоты комм-связи отключились, захлебнувшись в
помехах.
- Переходите на мультилинию, - распорядился
генерал Морпурго.
- Одна минута три секунды до точки
перехода, - доложил его сын.
Голос Гладстон возвратился
отфильтрованный, чуть стершийся от кодирования и
раскодирования.
-...осознать, что наши предки... и мы
сами... заключили фаустову сделку с силой, которой нет дела до судеб
человечества.
За этим вторжением стоит
Техно-Центр.
На Техно-Центре лежит вина за долгую эпоху
комфортабельной духовной тьмы, за попытку истребить человечество, стереть нас с
лица вселенной и заменить богом-машиной, которого они
создали.
Штурман Соломон Морпурго ни на мгновение не
отрывал глаз от приборов.
- Тридцать восемь секунд до точки
перехода.
Морпурго кивнул. Лица двух других офицеров
блестели от пота. Генерал и сам чувствовал, что лоб его покрылся
испариной.
-...доказали, что Техно-Центр находится... и
всегда находился... в темных промежутках между порталами нуль-Т. Они считают нас
своими рабами, и так будет всегда, пока существует Сеть, пока наша Гегемония
соединена порталами.
Морпурго бросил взгляд на хронометр.
Двадцать восемь секунд. Переход в систему Гипериона для человеческих органов
чувств будет мгновенным. Морпурго не сомневался, что "жезл смерти" каким-то
образом настроен на детонацию в самый миг их входа в пространство Гипериона.
Летальная ударная волна достигнет планеты меньше, чем за две секунды, а еще
через десять минут захлестнет Рой Бродяг до самого его
арьергарда.
- Поэтому, - голос Мейны Гладстон дрогнул от
волнения, - я как секретарь Сената Гегемонии Человека дала "добро"
подразделениям ВКС на уничтожение всех сфер сингулярности и порталов нуль-Т, о
существовании которых нам известно.
- Эта ликвидация...
своего рода прижигание... начнется через десять секунд.
-
Боже, спаси Гегемонию.
- Да смилуется над нами
Бог.
Штурман Соломон Морпурго хладнокровно
доложил:
- Пять секунд до перехода,
отец.
Морпурго встретился взглядом с сыном. На экране за
спиной юноши маячил портал. Он все рос, рос, расширялся. Вот он уже закрыл
полнеба.
- Мальчик мой, - произнес генерал.
Двести шестьдесят три сферы
сингулярности, соединявшие семьдесят два миллиона с лишним порталов нуль-Т, были
уничтожены в течение двух и шести десятых секунды. Подчиняясь приказам в
конвертах, которые надлежало вскрыть за три минуты до исполнения, подразделения
ВКС, развернутые генералом Морпурго по распоряжению секретаря Сената,
действовали быстро и профессионально. Хрупкие додекаэдры крушили снарядами,
лазерами, плазменными бомбами.
Не успели разлететься
обломки, как сотни звездолетов ВКС оказались отрезанными друг от друга и от
какой-либо планетной системы неделями и даже месяцами полета в спин-режиме - и
годами объективного времени.
Тысячи людей, которые в этот
момент пользовались порталами, попали в капкан. Одни погибли мгновенно,
расчлененные или разорванные пополам, другие лишились конечностей - порталы
охлопывались перед ними или позади них. Третьи бесследно
исчезли.
Так исчез и корабль Гегемонии "Стивен Хоукинг" -
точно в соответствии с планом, - когда умелая рука уничтожила порталы входа и
выхода в наносекунду перехода корабля. В реальном пространстве не осталось даже
малейшего следа факельщика. Позднейшие эксперименты показали, что так называемый
"жезл смерти" был детонирован во внутреннем пространстве-времени Техно-Центра, в
странной вселенной между порталами.
Последствия для
Техно-Центра остались неизвестны.
Зато Сеть и ее граждане
столкнулись с последствиями мгновенно.
После семи веков
существования инфосферы (по меньшей мере четыре из которых без нее уже не
мыслили жизни) она исчезла, растаяла в воздухе вместе с Альтингом, всеми
инфоканалами, подключениями и связями. В этот миг сотни тысяч граждан лишились
разума или впали в кататонический шок - исчезло нечто заменявшее им зрение и
слух.
Еще сотни тысяч киберпространственных операторов,
включая так называемых хакеров и системных ковбоев, впали в идиотизм: их
аналоговые личности утащила за собой инфосфера. У иных выгорел мозг из-за
перегрузки нейрошунтов и эффекта, позднее получившего название "нуль-нуль"
обратной связи.
Миллионы погибли в своих жилищах, в которые
можно было попасть только через порталы и которые превратились в
западню.
Епископ Церкви Последнего Искупления - глава
культа Шрайка - хотел пересидеть Последние Дни с комфортом. На севере Невермора,
глубоко под хребтом Ворона, в толще горы была выдолблена пещера, куда свезли
тонны припасов и всего необходимого столь важной персоне. Единственным входом и
выходом, естественно, являлись порталы. Епископ погиб вместе с несколькими
тысячами дьяконов, экзорцистов, причетников и служек, которые царапали камень,
пытаясь попасть во Внутреннее Святилище и заставить своего Святого Отца
поделиться с ними воздухом.
Миллионерша, динозавр
издательского дела Тирена Вингрен-Фейф, дама девяностосемилетнего возраста,
растянувшая свое пребывание на сцене на триста лет благодаря чудесам
поульсенизации и криогенному сну, имела неосторожность явиться в свой офис на
четыреста тридцать пятом этаже Транслайн-Билдинга на ТКЦ, куда можно было
попасть только через портал. Пятнадцать часов Тирена не могла поверить, что
нуль-Т приказала долго жить, потом, поддавшись телефонным уговорам сотрудников,
отключила силовые стены, чтобы ее смогли забрать с ТМП.
Но
Тирена невнимательно выслушала указания снизу. Взрывная декомпрессия выбросила
ее с четыреста тридцать пятого этажа, как пробку из бутылки с хорошим
шампанским. Бригада спасателей в магнитоплане клялась, что все четыре минуты
падения старая дама ругалась последними словами.
Большинство миров узнало
новые, неизведанные доселе виды хаоса.
Основная часть
экономики Сети развалилась вместе с местными инфосферами и мегасферой. Триллионы
марок - и заработанных тяжелым трудом, и неправедных, - просто перестали
существовать. Отмерли универсальные карточки. Бытовые приборы и машины
захлебывались, хрипели и останавливались. Оказалось невозможным расплатиться за
хлеб, купить билет в общественном транспорте, уладить простейшие дела или
получить какие-нибудь услуги без монет или банкнот черного
рынка.
Но тотальный экономический кризис, свирепый, словно
цунами, проявил себя не сразу, его еще предстояло осмыслить. Для большинства
семей катастрофа дала знать о себе сразу и куда более
ощутимо.
Отец или мать семейства, которые утром, как
обычно, отправились, скажем, с Денеба-4 на Возрождение-Вектор, могли вернуться
домой лишь через одиннадцать лет - и то при условии, что им удалось бы сразу же
пробиться на один из спин-звездолетов, все еще курсировавших между
мирами.
Члены зажиточных семейств, слушая речь Гладстон в
своих фешенебельных мультимировых апартаментах, переглядывались... и оказывались
на расстоянии многих световых лет друг от друга, а двери их комнат открывались в
пустоту...
Детям, выбежавшим из дома на несколько минут,
суждено было стать взрослыми прежде, чем они смогут снова обнять мать и
отца.
Гранд-Конкурс, и без того пострадавший от ветров
войны, разорвало в клочья; бесконечный пояс его умопомрачительных магазинов и
престижных ресторанов распался на звенья, которым не суждено было
соединиться.
Реки Тетис больше не существовало - гигантские
порталы стали непрозрачными и исчезли. Вода залила берега, высохла, и под светом
двух сотен солнц на месте былых стремнин и заводей виднелись теперь груды
гниющей рыбы.
Начались беспорядки. Лузус разорвал себя на
части подобно волку, пожирающему собственные внутренности. Новая Мекка истаяла в
конвульсиях массового мученичества. Циндао-Сычуаньская Панна отпраздновала
избавление от орд Бродяг, повесив на деревьях и фонарях несколько тысяч бывших
чиновников Гегемонии.
На Мауи-Обетованной тоже возникли
беспорядки, но другого рода. Сотни тысяч потомков Первых Семей овладели
плавучими островами, чтобы изгнать чужестранцем, захвативших большую часть
планеты. Позже миллионы растерянных, в одночасье обнищавших курортников были
брошены на работы по демонтажу тысяч буровых вышек и туристских центров,
усеявших Экваториальный Архипелаг, подобно
оспе.
Возрождение-Вектор отделалось краткой вспышкой
насилия, за которой последовали эффективные реформы. Жители всерьез взялись за
решение проблемы - как прокормить планету-город без
ферм.
Города Нордхольма опустели, люди вернулись на
побережье, к холодному морю и рыбацким шхунам своих
предков.
На Парвати вспыхнула гражданская
война.
На Седьмой Дракона царило ликование, отдававшее
безумием. Грянула революция, за которой последовала эпидемия ретровирусной
чумы.
Фудзи погрузилась в философическое смирение Здесь
сразу же начали строить орбитальные верфи для создания флота
спин-звездолетов.
На Асквите смута принесла победу
Социалистической лейбористской партии в мировом
парламенте.
На Пасеме молились. Новый папа, его
святейшество Тейяр I, созвал Вселенский (XXXIX Ватиканский) собор и объявил о
начале новой эры в жизни Церкви. Он уполномочил собор заняться подготовкой
миссионеров, которым предстояло отправиться в долгие путешествия, - сотен и
тысяч миссионеров. Папа Тейяр объявил, что они никого не будут обращать в свою
веру, но займутся изысканиями и научными исследованиями. Церковь, подобно многим
существам, привыкшим жить на грани вымирания, приспосабливалась и
пребывала.
На Темпе - смута, бойня, в силу вошли
демагоги.
На Марсе генштаб какое-то время поддерживал
мультисвязь со своими разбросанными по Вселенной силами. Имен но он подтвердил,
что "волны вторжения Бродяг" повсюду, за исключением системы Гипериона,
немедленно улеглись. Перехваченные корабли Техно-Центра оказались пустыми, а
память их компьютеров стертой. Вторжение прекратилось, будто его и не
было.
На Метаксе начались беспорядки и
репрессии.
На Кум-Рияде самозваный шиитский аятолла, выехав
на белом осле, собрал сто тысяч приверженцев и за несколько часов сверг
правительство суннитов. Революционное правительство восстановило власть мулл и
перевело стрелки часов на две тысячи лет назад. Народ
торжествовал.
На Армагасте, пограничном мире, дела шли, в
общем, как обычно, только вот не хватало туристов, археологов и других привозных
предметов роскоши. Армагаст был лабиринтным миром. Его лабиринт остался
пуст.
В Новом Иерусалиме, орбитальной столице Хеврона,
возникла паника, но старейшины быстро восстановили порядок в городе и на
планете. Была составлена программа выживания. Те немногие предметы первой
необходимости, которые раньше поступали с других миров, распределялись по
карточкам. Люди принялись осваивать пустыню, расширять фермы, сажать деревья.
Они жаловались друг другу на свои невзгоды, благодарили Бога за избавление,
роптали на того же Бога за неудобства, которые это избавление принесло, - в
общем, жили привычной жизнью.
На Роще Богов по-прежнему
пылали целые континенты, заволакивая небеса дымом. Не успел остыть след
последнего из "Роев", как за облака взмыли десятки кораблей-деревьев, защищенных
силовыми полями, которые создавали эрги. Термоядерные двигатели вывели их на
орбиту, и они, перейдя в спин-режим, разлетелись по всей Галактике. К далеким,
напряженно ожидающим вести Роям полетели тамплиерские мультиграммы. Началось
возрождение жизни.
На Центре Тау-Кита, средоточии власти,
богатства, предпринимательства и бюрократии, ошалелые голодные жители покидали
опасные экобашни, бездействующие города и орбитальные поселения и отправлялись
искать виновного. Иными словами - козла отпущения.
Далеко
ходить не пришлось.
Когда порталы были
разрушены, генерал Ван Зейдт находился в Доме Правительства. Теперь он стоял во
главе гарнизона из двух сотен морских пехотинцев и шестидесяти восьми
охранников. Бывшего секретаря Сената Мейну Гладстон сопровождали шесть
преторианцев - их прикрепил к ней Колчев, отбывший вместе с видными сенаторами
на первом и последнем прорвавшемся челноке ВКС. Разъяренная толпа разжилась
где-то ракетами класса "земля-космос" и боевыми лазерами. Ни один из трех тысяч
служащих и беженцев не мог покинуть комплекс Дома Правительства. Им оставалось
уповать лишь на силовые заграждения.
Гладстон стояла на
передовом наблюдательном пункте и следила за давкой в Оленьем парке. Зрелище
было кровавое. По меньшей мере трехмиллионная толпа уже успела разгромить
английский сад и большую часть парка и теперь напирала на заграждения. А народ
все прибывал и прибывал.
- Можно ли отодвинуть поля метров
на пятьдесят и тут же восстановить, прежде чем толпа проникнет на территорию? -
спросила Гладстон Ван Зейдта. С запада тянулся дымный шлейф от горящих городов.
Нижние два метра людского месива походили на прослойку из клубничного джема: уже
тысячи были раздавлены, прижатые к силовому щиту напиравшей сзади обезумевшей
толпой. Но десятки тысяч других, несмотря на мучительную боль в нервах и костях,
вызываемую заградительным полем, карабкались на трупы и как бешеные бросались на
невидимую преграду.
- Да, конечно, госпожа секретарь, -
ответил Ван Зейдт. - Но зачем?
- Я выйду поговорить с ними.
- Голос Гладстон дрожал от усталости.
Генерал уставился на
нее, уверенный, что это просто неудачная шутка.
- Госпожа
секретарь, возможно, они будут готовы выслушать вас через месяц... по радио или
головидению. Через год, а то и два, они простят вас, если, конечно, воцарится
порядок, а пайки окажутся достаточно щедрыми. Но только спустя века до них
наконец дойдет, что именно вы их спасли. Спасли всех нас!
-
Я хочу говорить с ними, - настойчиво повторила Мейна Гладстон. - У меня есть что
им сказать.
Ван Зейдт покачал головой и взглянул на
офицеров ВКС, которые наблюдали за толпой через смотровые щели бункера. Их лица
выражали ужас и недоумение.
- Нужна санкция секретаря
Колчева, - сказал Ван Зейдт.
- Нет, - устало возразила
Мейна Гладстон. - Он правит империей, которой уже нет. А я - миром, который сама
погубила. - Она кивнула преторианцам, и те извлекли из-под своих оранжевых в
черную полоску накидок "жезлы смерти".
Ни один из офицеров
ВКС не шевельнулся. Тогда Ван Зейдт умоляюще воскликнул:
-
Мейна, следующий эвакуационный корабль пробьется!
Гладстон
кивнула, но как-то рассеянно.
- Думаю, внутренний сад
подойдет. На несколько минут толпа угомонится: отступление защитных полей собьет
ее с толку. - Она огляделась вокруг, словно проверяя, все ли сделала, затем
протянула руку Ван Зейдту: - Прощайте, Марк. Спасибо вам. Позаботьтесь о моих
людях.
Ван Зейдт пожал ее руку, Гладстон поправила шарф,
легко - словно на счастье - коснулась браслета своего комлога и вышла из
бункера, сопровождаемая четырьмя преторианцами. Маленький отряд пересек
вытоптанные сады и медленно двинулся к силовым стенам. Напиравшая с дикими
воплями на фиолетовое заградительное поле толпа напоминала взбесившееся
тысячеголовое животное.
Гладстон повернулась, подняла руку,
словно для салюта, и приказала преторианцам отойти. Те поспешили отступить по
развороченным клумбам.
- Давайте же! - сказал командир
оставшихся в бункере преторианцев, указав на пульт дистанционного управления
силовым полем.
- Пошли вы к черту! - четко произнес Ван
Зейдт. Пока он жив, никто не коснется пульта.
Но Ван Зейдт
забыл, что Гладстон все еще имела доступ ко всем тактическим цепям. Он успел
заметить, как она подняла свой комлог... На пульте замигали красные и зеленые
огоньки, внешние поля растаяли и тут же вновь возникли на пятьдесят метров ближе
к зданию. Мейна Гладстон осталась наедине с миллионами осаждающих, отделенная от
них только узкой полоской лужайки и завалами из бесчисленных трупов, с глухим
шумом рухнувших на землю после передвижения защитных
стен.
Гладстон раскинула руки, словно обнимая толпу. На три
бесконечные секунды все замерли. Затем толпа взревела и ринулась вперед,
потрясая палками, ножами, разбитыми бутылками.
На какой-то
миг Ван Зейдту показалось, что Гладстон застыла несокрушимой скалой на пути
океанского прибоя черни. Он видел ало-золотое пятно ее шарфа на черном костюме,
видел, как она стоит, прямая, раскинув руки, но тут подоспели новые тысячи
бесноватых, и кольцо сомкнулось.
Преторианцы опустили жезлы
и были немедленно арестованы морскими пехотинцами.
-
Затемните силовые поля, - приказал Ван Зейдт. - Передайте, пусть челноки садятся
во внутреннем саду с пятиминутными интервалами. Торопитесь! - И генерал
отвернулся.
- Боже милостивый! - Тео
Лейн комментировал обрывочные сообщения, поступающие по мультилинии.
Миллисекундные импульсы шли один за другим, так что компьютер не мог расчленить
их. Информация слилась в бесформенное месиво.
- Прокрути
еще раз ликвидацию сферы сингулярности, - попросил
Консул.
- Слушаюсь, сэр. - Корабль прервал трансляцию,
чтобы снова показать белую вспышку, распускающееся облако и внезапный коллапс:
сингулярность поглотила самое себя и все находящееся в радиусе шести тысяч
километров. Приборы на мгновение обезумели - но на таком расстоянии
гравитационный прилив не представлял опасности, а вот кораблям, сражавшимся над
Гиперионом, явно не поздоровилось.
- Достаточно, - сказал
Консул.
- Вы думаете, все кончено? - спросил
Арундес.
- Вне всякого сомнения, - ответил Консул. -
Гиперион снова стал Окраиной. Но чего?.. Ведь Сети больше не
существует.
- В голове не укладывается, - пробормотал Тео
Лейн, сжимая в руке стакан; Консул впервые видел своего помощника пьяным. Тео
подлил себе еще виски. - Сеть... испарилась. Пятьсот лет прогресса... просто
взяли и вычеркнули.
- Отчего же? - возразил Консул и
отставил свой недопитый стакан. - Миры же остались. И будут развиваться дальше,
правда, по отдельности. И у нас есть спин-звездолеты. Наше собственное
изобретение, а не полученное в дар от Техно-Центра.
Мелио
Арундес уронил голову на руки.
- Неужели Техно-Центр и в
самом деле исчез? Уничтожен?
Консул помолчал с минуту,
прислушиваясь к воплям, жалобам, командам и крикам о помощи с аудиоканала
мультилинии.
- Трудно сказать. Может, не уничтожен, а
просто отрезан, заперт, - предположил он.
Тео, допив свое
виски, осторожно поставил стакан на стол. В зеленых глазах бывшего
генерал-губернатора застыло какое-то неживое спокойствие.
-
Думаете... у них есть другая паутина? Другие нуль-сети? Запасные
Техно-Центры?
Консул развел руками.
-
Нам известно, что им удалось создать Высший Разум. Возможно, он и способствовал
этому... рассеиванию Техно-Центра. Не исключено, что он сохранил несколько
старых ИскИнов - для его нужд этого вполне достаточно. Ведь они собирались
обойтись несколькими миллиардами человек.
Внезапно шум
мультипередач оборвался, - словно обрезали провод.
-
Корабль? - спросил Консул, подозревая, что вышло из строя питание
мультиприемника.
- Все передачи по мультилинии
прекратились, оборвались на полуслове, - доложил
звездолет.
Сердце Консула забилось. "Жезл смерти"! Но нет,
он не может поразить все миры разом. Даже если бы сотни таких устройств
сработали одновременно, с кораблей ВКС и других отдаленных источников сообщения
продолжали бы поступать. Тогда что же?
- Представляется,
что сообщения прерваны из-за возмущений в передающей среде, - вновь подал голос
корабль. - Хотя вряд ли такое возможно.
Консул встал.
Возмущения в передающей среде? Передающей средой мультилинии, насколько
известно, являлась суперструнная Планковская структура самого
пространства-времени: то, что ИскИны загадочно именовали Связующей Пропастью.
Нет, это невозможно.
Внезапно корабль
объявил:
- Начало поступать сообщение по мультилинии.
Источники передачи - повсюду; режим передачи - реальное
время.
Возмущенный столь бредовым заявлением Консул открыл
было рот, но не успел ничего сказать - туман в проекционной нише сгустился, и
раздался голос:
ВПРЕДЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ДАННОГО
КАНАЛА НЕ ПО НАЗНАЧЕНИЮ. ВЫ МЕШАЕТЕ ТЕМ, КТО ПОЛЬЗУЕТСЯ ИМ В СЕРЬЕЗНЫХ ЦЕЛЯХ.
ДОСТУП БУДЕТ ВОССТАНОВЛЕН, КОГДА ВЫ ПОЙМЕТЕ, ДЛЯ ЧЕГО ОН. ДО
СВИДАНИЯ.
Трое мужчин замерли. Воцарившуюся тишину нарушали
лишь шум вентиляторов да тысячи еле слышных звуков, производимых кораблем в
полете. Наконец Консул сказал:
- Корабль, дай по
мультилинии стандартный опознавательный и наши координаты. Добавь: "Принявших
прошу ответить".
Наступила пауза - недопустимо долгая для
сверхмощного компьютера - почти ИскИна, которым в сущности являлся корабль.
Наконец он ответил:
- Простите, это
невозможно.
- Что такое? - изумился
Консул.
- Дальнейшие передачи по мультилинии невозможны.
Суперструны перестали воспринимать колебания.
- Может,
что-то стряслось с мультилинией? - спросил Тео, не отрывая глаз от пустой
проекционной ниши. Так зритель смотрит на экран, когда фильм обрывается на самом
интересном месте.
Корабль снова надолго задумался, затем
резюмировал:
- В сущности, господин Лейн, мультилинии
больше не существует.
- Черт побери! - пробормотал Консул
и, осушив свой стакан, пошел к бару за новой порцией. - Все то же древнее
китайское проклятье.
Мелио Арундес поднял
глаза.
- О чем вы?
Консул сделал
большой глоток.
- Древнее китайское проклятие, - повторил
он. - "Чтоб ты жил в интересное время".
Словно компенсируя
потерю мультилинии, корабль включил внутрисистемные радиоканалы и перехваты
переговоров по узким пучкам, транслируя одновременно в реальном времени
изображение сине-белого шара Гипериона, который поворачивался и разрастался по
мере приближения.
Я выхожу из инфосферы Сети
за миг до исчезновения всех се выходов и входов.
Странно и
дико наблюдать, как мегасфера пожирает самое себя. Ламия Брон восприняла ее
когда-то как организм, полуразумное существо, схожее больше с экосистемой, чем с
городом, и была права. Теперь, когда нуль-сеть прекратила свое существование,
мир, заключенный внутри нее, трещит и обваливается, и одновременно рушится
внешняя инфосфера - точно охваченный огнем гигантский шатер, внезапно потерявший
опоры, веревки и стойки. Мегасфера уничтожает себя, как обезумевший от голода
хищник, который впивается в собственный хвост, пожирает внутренности, лапы,
сердце - пока от него не останутся одни челюсти, щелкающие в
пустоте.
Метасфера, разумеется, никуда не делась. Но теперь
в ней страшнее, чем когда бы то ни было.
Черные леса
неизвестного пространства-времени.
Голоса
ночи.
Львы.
И
тигры.
И медведи.
Связующая Пропасть
корчится в конвульсиях, транслируя в человеческую вселенную единственную свою
информацию - крик. Так волны землетрясения проходят сквозь толщу камня. Пролетая
над Гиперионом, я не могу сдержать улыбку. Похоже, аналогу Бога надоело
попустительствовать муравьям, царапающим всякую ерунду на его
пятках.
В метасфере я что-то не заметил Бога - ни одного из
них. Впрочем, я и не ищу их: у меня и без того хватает
проблем.
Черные вихри входов в Сеть и Техно-Центр исчезли,
удалены из пространства-времени, словно бородавки. Исчезли в полном смысле этого
слова - как волны, когда проходит шторм.
Похоже, я здесь
так и застряну, если не отважусь бросить вызов метасфере.
А
я не решаюсь. Пока.
Но ведь я хотел попасть именно сюда. От
инфосферы в системе Гипериона почти ничего не осталось - жалкие крохи на планете
и несколько нитей между кораблями ВКС исчезают буквально на глазах, как лужицы
под солнечными лучами, но сквозь непроглядную тьму метасферы, словно маяки,
светятся Гробницы Времени. Если нуль-каналы походили на черные вихри, то
Гробницы - на отверстия, из которых льется ослепительное
сияние.
И я устремляюсь к этому свету. До сих пор я был
только Предтечей, персонажем и зрителем чужих снов. Настало время сделать
что-нибудь самому.
Сол Вайнтрауб
ждал.
Прошли часы с того момента, как он отдал свое
единственное дитя Шрайку, и несколько дней с тех пор, как он последний раз ел
или спал. Вокруг то бушевала, то утихала буря. Гробницы светились и громыхали,
как взбесившиеся реакторы, а темпоральные приливы по-прежнему сотрясали долину.
Но все это время Сол ждал, прильнув к каменным ступеням Сфинкса. Ждал и
сейчас.
В полуобмороке, измученный усталостью и страхом за
дочь, Сол вдруг обнаружил, что мозг его лихорадочно работает, а голова ясна как
никогда.
Почти всю жизнь, с самого начала своей научной
деятельности, Сол Вайнтрауб, историк-филолог-философ, занимался этическими
аспектами религии. А ведь религия и этика далеко не всегда - точнее, очень редко
- совместимы. Требования, налагаемые на человека религиозным абсолютизмом,
фундаментализмом или релятивизмом, зачастую отражали худшие черты современной
культуры или просто предрассудки, но не принципы, которые помогли бы людям и
Богу сосуществовать на основах подлинной справедливости. Самый знаменитый труд
Сола - "Авраамова дилемма" (в конце концов он остановился на этом названии, и
неожиданно для автора книга сделалась бестселлером, хотя писалась для узкого
круга коллег) - родился в годы, когда Рахиль таяла от болезни Мерлина. Сол
подвергал в нем детальному анализу труднейший выбор, стоявший перед Авраамом, -
подчиниться или не подчиниться приказу Бога, принести или не принести в жертву
ему сына.
Сол писал, что примитивные времена требуют
примитивного повиновения. Потомки Авраама духовно выросли: родители уже
предлагали в жертву самих себя, как это было в мрачный период печей, запятнавших
историю Старой Земли. Теперь же, как он полагал, вообще не могло быть речи о
жертвоприношении. Каков бы ни был образ Божий в человеческом сознании -
рассматривать ли его как проявление подсознания со всеми его реваншистскими
потребностями или как сознательное стремление к нравственному совершенству, -
необходимо отказаться от самой идеи жертвоприношения. Жертвоприношение - и
согласие на него - вписано в историю человечества кровавыми
буквами.
И все же несколько часов - несколько эпох назад
Сол Вайнтрауб собственными руками передал единственное дитя отродью
смерти.
На протяжении многих лет голос из сна приказывал
ему совершить это. И всякий раз Сол отказывался. Он согласился лишь когда
времени не осталось, а надежда умерла. Когда он понял, что голос, который он и
Сара все эти годы слышали во сне, не был голосом ни бога, ни дьявола, ни
Шрайка.
То был голос их дочери.
Скорбь
на миг отступила, и Сол неожиданно осознал, почему Авраам согласился принести в
жертву Исаака, сына своего, как повелел ему Господь.
Авраам
сделал это не из покорности.
И не потому, что любовь к Богу
пересилила в нем любовь к сыну.
АВРААМ ИСПЫТЫВАЛ
БОГА.
Отвергнув в последний момент жертвоприношение и
отведя нож, Бог в глазах Авраама и сердцах его потомков заслужил право стать
его, Авраамовым Богом.
И Сол содрогнулся, представив себе,
что значила для Авраама его решительная, лишенная какого бы то ни было
притворства позиция, искренняя готовность принести сына в жертву, укрепившая
связь между Высшей Силой и человечеством. В глубине души Авраам знал, что
решится убить сына, и Бог, каков бы ни был его образ, тоже это знал, чувствовал
скорбь Авраама и его решимость.
Не ради жертвоприношения
отправился в пустыню Авраам, а чтобы раз и навсегда уяснить себе, следует ли
доверять и повиноваться Богу. Только так можно было его
испытать.
"Почему же, - думал Сол, прижимаясь к каменным
ступеням Сфинкса, подрагивающего на волнах темпорального шторма, - почему это
испытание должно вновь и вновь повторяться? Какие еще страшные откровения
уготованы человечеству?"
Из слов Ламии, из историй,
рассказанных собратьями-паломниками, из всего, что открылось ему самому за
последние недели страданий, Сол понял, что попытки машинного Высшего Разума
(будь он бог, дьявол или еще кто-нибудь) уничтожить беглую ипостась
человеческого Божества - Сопереживание - бесплодны. Обречены. Сол больше не
видел тернового дерева с его металлическими ветвями и сонмом мучеников, но
отчетливо понимал, что эта штука была такой же органической машиной, как и
Шрайк, - средством трансляции страдания на всю вселенную, чтобы ипостась
человеческого Бога, отреагировав, выдала наконец себя.
Если
Бог способен эволюционировать, - а Сол не сомневался, что так оно и есть, -
тогда эволюция должна быть направлена в сторону сопереживания - сочувствия
чужому страданию, а не в сторону силы и власти. Но мерзкое дерево, чью страшную
силу бедняга Мартин Силен испытал на собственной шкуре, оказалось неудачной
приманкой для беглой ипостаси.
Теперь Сол понимал, что у
машинного бога, каким бы он ни был, хватило проницательности сообразить, что
сопереживание - реакция на боль других. И все же этот хваленый ВР оказался
безнадежно глуп. Он не понял, что сопереживание - для человека и человеческого
Высшего Разума - нечто гораздо большее. Сопереживание и любовь нераздельны и
непостижимы. Машинному Высшему Разуму никогда не понять этого и не создать
капкан для ипостаси людского ВР, сбежавшей от ужасов войны в отдаленное
будущее.
Любовь - наиболее банальное из переживаний, самый
затасканный из религиозных символов, оказалась - как понимал теперь Сол -
сильнее ядерных сил, сильнее электрослабого взаимодействия, сильнее гравитации.
Все эти силы есть любовь. Связующая Пропасть, субквантовая невероятность,
передающая информацию от фотона к фотону, - ничто иное, как
любовь.
Но можно ли объяснить любовью, обыкновенной
любовью, так называемый антропный принцип, над которым ученые ломают головы уже
лет семьсот, если не дольше? Эту почти бесконечную цепь совпадений, которые
привели к возникновению вселенной с нужным количеством измерений, с идеальными
характеристиками электронов, требуемым законом всемирного тяготения, звездами
идеального возраста, идеальными прабиосистемами, породившими безупречные вирусы,
которые превратились в идеальные ДНК? Эту череду до абсурда удачных совпадений,
антилогичных, антипостижимых, необъяснимых даже религией? Можно
ли?
Семь веков существования теорий Великого Объединения,
пост-квантовой физики суперструн и продиктованной Техно-Центром концепции
замкнутой и безграничной вселенной без сингулярностей Большого Взрыва и
соответствующих конечных точек, отстранили, сняли Бога - и
примитивно-антропоморфного, и утонченного, пост-эйнштейновского - со всех
должностей, даже с поста хранителя и прекреационного законодателя. В понимании
машин и человека, вселенная не нуждалась ни в каком Создателе и вообще не
допускала его существования. Возможно, кое-какие детали в ее законах потребуется
подправить, но на общую картину это уже не повлияет. Она не имела ни начала, ни
конца - расширялась, сжималась, потом снова расширялась, и циклы эти
чередовались подобно временам года на Старой Земле. Какая там
любовь!
Следовательно, Авраам согласился пожертвовать
сыном, чтобы испытать призрак?
Следовательно, Сол напрасно
нес дочь через сотни световых лет, через неисчислимые
препятствия?
Но теперь, когда над ним нависали Сфинкс и
небо Гипериона с первыми проблесками рассвета, Сол понял, что им двигала сила
более глубинная и могущественная, чем ужас перед Шрайком или узы боли. Если он
прав - а он чувствовал свою правоту, хоть и не мог ее доказать, - значит любовь
вплетена в структуру вселенной так же прочно, как гравитация и противоположность
материи и антиматерии. Место для Бога, каков бы он ни был, не в паутине между
стенами, не в сингулярных трещинах мостовой, не где-то вовне, впереди или позади
событий... но в самой ткани вещей. Он развивается вместе с развивающейся
вселенной. Познает, как познают способные к познанию элементы вселенной, любит,
как любят люди.
Сол поднялся сначала на
колени, затем во весь рост. Темпоральный шторм, похоже, немного утих - быть
может, ему наконец удастся приблизиться к Гробнице?
Из
проема, в котором скрылся Шрайк, все еще лился свет. Но звезды гасли одна за
другой - наступало утро.
Сол взошел по
ступеням.
Он вспомнил тот день на Мире Барнарда, когда
десятилетняя Рахиль попыталась влезть на самый высокий в городе вяз и сорвалась
с сорокаметровой высоты. Сол ринулся в медицинский центр, где увидел свою дочь
плавающей в восстановительном растворе с проткнутым легким, сломанными ногой и
ребрами, раздробленной челюстью и бесчисленными порезами и царапинами. Она
улыбнулась ему, подняв большой палец, и, с трудом двигая стянутой проволочной
шиной челюстью, прошептала: "В следующий раз я
доберусь!"
Всю ночь Сол и Сара просидели подле спящей
Рахили. Сол держал ее за руку. Они ждали утра...
Сейчас он
тоже ждал.
Темпоральный прилив все еще не подпускал Сола к
Сфинксу, но он, пригнувшись, застыл в пяти метрах от входа, словно камень,
который не сдвинуть с места.
Сол только поднял глаза, но не
пошевелился, когда в предрассветном небе появился звездолет. Оглянулся, но не
отступил ни на шаг, когда корабль сел и из люка вышли трое. И лишь повернул
голову, когда услышал оклик откуда-то из глубины долины и увидел у Нефритовой
Гробницы знакомую фигуру, тащившую на себе кого-то.
Все это
не имело никакого отношения к его дочери. Он ждал Рахиль.
Оказывается, мой аналог
может перемещаться в густой каше Связующей Пропасти, окружающей теперь Гиперион,
и без инфосферы. Первым делом мне хочется увидеть Того, Кто Придет, но я пока не
готов к этому, хотя его сияние доминирует в метасфере. В конце концов я всего
лишь малявка Джон Китс, а не Иоанн Креститель.
Сфинкс -
которому придали форму реального существа, созданного инженерами-генетиками
через несколько веков - это вихрь темпоральной энергии. На самом деле - как
видно теперь моему умножившемуся зрению, существует несколько Сфинксов:
антиэнтропийная гробница, несущая свое содержимое - Шрайка - назад во времени,
точно запаянный контейнер со смертоносными бациллами; активный, нестабильный
Сфинкс, в котором при пробном открытии межвременного портала Рахиль Вайнтрауб
заразилась болезнью Мерлина, и Сфинкс, который распахнулся и теперь
синхронизован с потоком времени. Этот последний Сфинкс - сверкающее пятно света,
уступающее по яркости разве что метасферическому костру Того, Кто Придет,
освещающему весь Гиперион.
Я спускаюсь к этому яркому пятну
как раз вовремя - чтобы увидеть, как Сол Вайнтрауб вручает свою дочь
Шрайку.
Я не могу помешать ему. Не способен. И вообще не
вправе: от его поступка зависит судьба множества
миров.
Зато я занимаю удачную позицию внутри Сфинкса,
откуда хорошо вижу Шрайка с его драгоценным грузом. Вижу девочку. Мокрую,
сморщенную, всю в пятнах - ей несколько секунд от роду, и она кричит во всю мощь
своих крохотных легких. Мне, закоренелому холостяку и поэту, трудно понять, чем
мила эта антиэстетичная пискунья своему отцу - и
космосу.
Тем не менее вид детского тельца (несмотря на всю
физиологическую непривлекательность новорожденной) в острых когтях Шрайка задел
какую-то струнку в моей душе.
Три шага внутри Сфинкса
перенесли Шрайка и ребенка на несколько часов вперед. Сразу за порогом потек
времени убыстряет течение. Если я ничего не предприму в ближайшие секунды, будет
поздно - Шрайк скроется через портал, унося ребенка к неведомой темной дыре в
отдаленном будущем.
Перед моим взором появляются пауки,
высасывающие соки из своей добычи, земляные осы, откладывающие яйца в
парализованные тела жертв - идеальный инкубатор, он же продуктовый
склад.
Необходимо действовать, но здесь я такой же призрак,
как и в Техно-Центре: Шрайк проходит сквозь меня. От моей аналоговой личности
никакого толку - она бесплотна, точно облачко болотного
газа.
Но у болотного газа нет разума, а у Джона Китса он
есть.
Шрайк делает два шага. Для Сола и тех, кто снаружи,
проходит еще несколько часов. Я вижу кровь на коже заходящегося в крике
младенца, - там, где в него вонзаются Шрайковы скальпели.
К
черту!
Снаружи, на широком каменном крыльце Сфинкса, на
самой стремнине темпоральных потоков, текущих в Гробницу и через нее, валяются
рюкзаки, одеяла, недоеденные пищевые рационы, оставленные здесь Солом и другими
паломниками.
И еще куб Мебиуса.
Когда
на борту корабля-дерева "Иггдрасиль" Глас Древа Хет Мастин готовился к
паломничеству, контейнер был запечатан силовым полем восьмого класса. В нем
находился одиночный эрг, или Связующий, - одно из тех крохотных существ,
которые, не обладая разумом в человеческом понимании этого слова, выработали в
процессе эволюции способность генерировать мощные силовые
поля.
Тамплиеры и Бродяги научились общаться с этими
существами, а обитатели Рощи Богов даже использовали их на своих красивых,
открытых космосу кораблях-деревьях.
Хет Мастин вез эрга
через сотни световых лет, чтобы выполнить договор Тамплиеров с Церковью
Последнего Искупления - вывести терновое дерево Шрайка в космос. Но, увидев
Шрайка и дерево мучений собственными глазами, он не нашел в себе сил исполнить
обет. И погиб.
Куб Мебиуса. Я отчетливо видел эрга -
плотный шар красной энергии в темпоральном потоке.
Сквозь
завесу тьмы проступал силуэт Вайнтрауба. Время снаружи шло быстрее, и фигура
ученого комично дергалась - как персонаж древнего немого фильма. Однако куб
Мебиуса находился в поле Сфинкса.
Рахиль пронзительно
закричала - страху подвержены даже новорожденные. Страху падения. Страху боли.
Страху разлуки.
Шрайк сделал еще шаг, и еще час прошел
снаружи.
Перед Шрайком я был ничто, но энергетическими
полями могут управлять даже призрачные аналога Техно-Центра. Я снял с куба
Мебиуса силовую оболочку. И выпустил эрга на
свободу.
Тамплиеры общались с эргами посредством
электромагнитного излучения и кодированных сигналов, вырабатывали в них
рефлексы... но главным образом при помощи той мистической связи, секреты которой
были ведомы лишь Братству и немногим Бродягам. Ученые называют эту связь
телепатией, хотя, скорее, это просто сопереживание.
Шрайк
делает еще шаг к открытому порталу в будущее. Рахиль кричит с силой, совершенно
немыслимой для новорожденной.
Эрг расширяется, понимает
меня и сливается с моей личностью. Джон Китс обретает облик и
плоть.
Я спешно делаю пять шагов, вернее, пять прыжков в
сторону Шрайка, вырываю ребенка из его лап и отступаю назад. Даже в
безумствующем вокруг энергетическом вихре чувствуется особый, кисловатый и
свежий детский залах, исходящий от девочки. Я прижимаю ее к груди, прикрывая
ладонью мокрую головенку.
Ошарашенный Шрайк резко
оборачивается. Четыре руки взлетают вверх, с щелчком раскрываются лезвия, взор
огненно-красных глаз останавливается на мне. Но темпоральный поток уже подхватил
монстра и потащил к порталу. Скрежеща стальными зубами, Шрайк падает в него и
исчезает из виду.
Я поворачиваюсь ко входу, но он очень
далеко. Иссякающая энергия эрга могла бы помочь мне добраться туда, вытащить
против течения, как на буксире, но меня одного - без Рахили. Нести в такую даль
еще одно живое существо не под силу эргу и мне вместе
взятым.
Малышка кричит, и я легонько подбрасываю ее, шепча
какую-то бессмыслицу в теплое ушко.
Если никак нельзя ни
назад, ни вперед, мы с ней просто подождем немного. Авось кто-нибудь пройдет
мимо.
Зрачки Мартина Силена
расширились. Ламия Брон резко обернулась и увидела парящего в воздухе
Шрайка.
- Вот погань, - вырвалось у
нее.
Ряды человеческих тел, привязанных пульсирующими
пуповинами к терновому дереву, Машинному Высшему Разуму и дьявол знает, к чему
еще, терялись в сумраке.
А Шрайк, словно желая
продемонстрировать свою власть, раскинул руки и завис в пяти метрах от мраморной
полки, где Ламия сидела на корточках рядом с неподвижным
Силеном.
- Сделай что-нибудь, - прошептал он. Проклятой
пуповины больше не существовало, но измученный пыткой поэт даже головы не мог
поднять.
- Есть идеи? - спросила Ламия, и голос ее
предательски дрогнул.
- Доверься, - произнес чей-то голос
снизу.
Ламия наклонилась и увидела под ярусом молодую
женщину. Ту самую, которая стояла у ложа Кассада. Монета!
-
Помоги! - крикнула Ламия.
- Доверься, - повторила Монета -
и исчезла. Это не отвлекло Шрайка. Он опустил руки и шагнул вперед, ступая по
воздуху, как по паркету.
- Дерьмо, - у Ламии перехватило
дыхание.
- Именно, - проскрипел Мартин Силен. - Из огня -
да жопой в полымя.
- Заткнись, - прикрикнула на него Ламия.
- Доверься... Кому? В чем?
- Доверься долбаному Шрайку: он
убьет нас или наколет на свое долбаное дерево, - пробормотал Силен. Ему удалось
дотянуться до руки Ламии. - Лучше смерть, чем снова на
дерево.
Ламия успокаивающе коснулась его ладони и встала.
Ее и Шрайка разделяла пятиметровая пропасть.
Довериться?
Она выставила ногу, ощутила под нею пустоту и закрыла на секунду глаза: под
ногой оказалась твердая поверхность! Ламия быстро взглянула
вниз.
Там не было ничего, кроме
воздуха.
Довериться? Ламия перенесла тяжесть на
выставленную ногу и шагнула. После некоторого колебания опустила вторую
ногу.
Она и Шрайк стояли друг против друга в воздухе на
десятиметровой высоте. Ламии почудилось, будто монстр, раскинув руки, улыбнулся
ей. Его панцирь тускло поблескивал в полумраке, красные глаза полыхали
огнем.
Довериться? Чувствуя, как кровь пульсирует в висках,
Ламия взошла по невидимым ступеням и двинулась прямо в объятия
Шрайка.
Пальцелезвия разорвали одежду и впились в кожу, но
монстру не удалось насадить ее на ятаган, торчавший из металлической груди.
Ламия изогнулась и уперлась целой рукой в панцирь, ощутив леденящий холод - а
затем странный прилив тепла. Энергия нахлынула волной и рванулась наружу. Сквозь
нее.
Кромсающие тело лезвия замерли. Шрайк застыл, словно
обтекающая их река темпоральной энергии превратилась в янтарную смолу и
затвердела.
Тогда Ламия изо всех сил толкнула
чудовище.
В какие-то доли секунды Шрайк преобразился:
металлический блеск исчез, сменившись сверканием хрусталя. Стальная глыба
сделалась хрупкой и прозрачной.
Парившую в воздухе Ламию
теперь обнимала трехметровая стеклянная статуя. В груди четырехрукого чудовища,
там, где положено быть сердцу, билась огромная бабочка, колотя о стекло
угольно-черными крыльями.
Поднатужившись, Ламия снова
толкнула Шрайка. Он заскользил назад, закачался - и упал, потянув Ламию за
собой. Вывернувшись из смертельных объятий, она услышала, как с треском рвется
ее куртка, и, взмахнув здоровой рукой, сохранила равновесие. А стеклянный Шрайк,
сделав в воздухе сальто, ударился о каменный пол и разлетелся фонтаном
осколков.
По невидимому мостику Ламия поползла на
четвереньках к Силену, но когда до него оставалось всего каких-то полметра, она
вдруг перепугалась до смерти, и невидимая опора туг же испарилась. Ламия рухнула
как сноп на каменную полку.
Отчаянно матерясь от боли в
плече, сломанном запястье, вывихнутой лодыжке, ободранных в кровь коленях, - она
отползла подальше от края.
- За время моего отсутствия
здесь многое изменилось. Мистический бардак какой-то, - прохрипел поэт. - Мы
пойдем, или ты хочешь "на бис" прогуляться по воде?
-
Заткнись! - в голосе Ламии слышалась дрожь.
Немного
передохнув, она решила, что потащит поэта на себе. Они были уже у выхода, когда
Силен бесцеремонно заколотил ее по спине:
- Эй! А как же
Король Билли и остальные?
- После, - выдохнула
Ламия.
Она уже преодолела со взваленным на спину, точно тюк
с бельем. Силеном, две трети пути, когда поэт спросил:
- Ты
все еще беременна?
- Да, - ответила Ламия, моля Бога, чтобы
это было так после всего того, что сегодня случилось.
-
Хочешь, я тебя понесу?
- Заткнись. - Позади осталась
Нефритовая Гробница.
- Смотри! - Силен изогнулся всем
телом, указывая на что-то.
В свете разгорающегося утра
Ламия увидела корабль Консула, стоявший на холме у ворот долины. Однако поэт
указывал совсем в другую сторону.
На фоне ослепительно
сиявшего входа в Сфинкс выделялся темный силуэт Сола Вайнтрауба. Ученый застыл,
воздев руки к небу.
А из гробницы кто-то выходил.
Сол первым увидел фигуру,
идущую сквозь поток света и жидкого времени, не то вытекающего из Сфинкса, Не то
втекающего в него. Когда фигура обрела четкие очертания, он понял, что это
женщина. Женщина, несущая...
Женщина, несущая
младенца.
Это была его Рахиль - та Рахиль, которую он
провожал в путешествие на неведомый Гиперион, где ей предстояло собирать
материалы для диссертации. Двадцатишестилетняя Рахиль - может быть, чуть-чуть
старше. Вне всякого сомнения, это была она - с ее медно-каштановыми, стрижеными
волосами и спадающей на лоб челкой. Раскрасневшаяся, как бывало обычно, когда в
голову ей приходила новая замечательная идея. Ясная, но почему-то робкая улыбка
озаряла ее лицо. Глаза, огромные, зеленые, с едва заметными золотистыми
крапинками, были устремлены на Сола.
Рахиль несла Рахиль,
Малышка уткнулась в ее плечо и сжимала крохотные кулачки, словно решая,
закричать ей или нет.
Сол попытался что-то сказать, но язык
его не слушался. Наконец он выдавил:
-
Рахиль.
- Отец, - произнесла молодая женщина и, шагнув
вперед, обняла ученого свободной рукой, стараясь не потревожить
ребенка.
Сол целовал свою взрослую дочь, обнимал, вдыхал
аромат ее полос... Затем он взял на руки новорожденную и почувствовал, как по ее
телу пробежала дрожь, предвещая уже привычный ему громкий плач. Рахиль, которую
он привез на Гиперион в нагрудной люльке, была цела и невредима. Сол жадно
рассматривал крохотное красное личико, сморщившееся от усилий сосредоточить еще
непослушный взгляд на лице отца. Потом спросил, повернувшись к молодой
женщине:
- Это она?..
- Да. С ней все
в порядке, - ответила дочь. Она была одета в нечто среднее между халатом и
платьем из мягкой коричневой ткани. Сол покачал головой, любуясь ее улыбкой,
снова перевел взгляд на младенца и заметил на подбородке под левым уголком рта
знакомую ямочку.
Он снова покачал
головой.
- Как... как это возможно?
-
Я не надолго, - не ответив на вопрос, сказала Рахиль.
Сол
снова поцеловал взрослую дочь. Слезы текли по его щекам, но он не мог смахнуть
их, продолжая обеими руками держать малышку. За него это сделала взрослая
Рахиль, нежно проведя ладонью по лицу отца.
Внизу, на
ступенях, послышался шум. Оглянувшись, Сол увидел, как Ламия Брон помогает
Силену усесться на белую плиту каменной ограды, а возле них стоят трое
запыхавшихся мужчин.
Консул и Тео Лейн глазам своим не
верили.
- Рахиль... - прошептал Мелио
Арундес.
- Рахиль? - Мартин Силен, морща лоб, уставился на
Ламию Брон.
Та смотрела на девушку с раскрытым
ртом.
- Монета, - произнесла наконец она. - Ты Монета.
Монета... Кассада.
Рахиль кивнула. Улыбка сбежала с ее
лица.
- У меня всего несколько минут, - сказала она. - А
рассказать вам нужно очень много.
- Нет. - Сол взял свою
взрослую дочь за руку. - Ты ведь не уйдешь от меня больше?
Правда?
Рахиль снова улыбнулась.
-
Конечно, нет, отец, - ответила она с нежностью, прикоснувшись к щечке ребенка. -
Но только одна из нас может остаться... Ей ты нужнее. - Она повернулась к
стоявшим внизу. - Выслушайте меня, пожалуйста.
Когда
поднявшееся над городом солнце озарило руины Града Поэтов, корабль Консула,
западные скалы и верхушки Гробниц Времени, Рахиль закончила свой короткий
рассказ - о том, как она удостоилась чести перенестись в грядущее, где бушевала
последняя война между созданием Техно-Центра - Высшим Разумом - и человеческим
духом. В будущее ужасных и чудесных таинств, где человечество расселилось по
нашей галактике и вышло за ее рубежи.
- В другие галактики?
- переспросил Тео Лейн.
- В другие вселенные, - улыбнулась
Рахиль.
- Полковник Кассад знал тебя под именем Монеты, -
пробормотал Силен.
- Будет знать под именем Монеты. - Глаза
Рахили затуманились. - Я видела, как он погиб, и сопровождала его могилу в
прошлое. Я знаю, часть моей миссии - встретиться с легендарным воином и повести
его вперед, к последней битве. В сущности, мы с ним еще не знакомы. Она
покосилась на Хрустальный Монолит в глубине долины. - Монета, - задумчиво
повторила она. - По-латыни это означает "Напоминающая". Пусть так. Еще он может
звать меня Мнемозиной - "памятью".
Сол не выпускал руки
дочери:
- Ты отправляешься в прошлое вместе с Гробницами?
Почему? Как?
Рахиль подняла голову, и отразившиеся от скал
солнечные лучи осветили ее лицо.
- Это мой долг, отец. Моя
обязанность. Они наделили меня средствами, позволяющими контролировать Шрайка. И
только я была... подготовлена.
Сол поднял дочурку еще выше.
Она выпустила пузырь слюны и в поисках тепла уткнулась лицом в отцовскую
шею.
- Подготовлена? Ты имеешь в виду болезнь
Мерлина?
- Да, - ответила Рахиль.
- Но
ведь ты выросла не в каком-то таинственном будущем, а в университетском городе
Кроуфорде, на улице Фертиг-стрит, на Мире Барнарда... - Он
замолчал.
Рахиль кивнула.
- Это она
вырастет там. Прости, отец, мне пора. - Она высвободила руку, сбежала по
лестнице и коснулась щеки Мелио Арундеса.
- И ты меня
прости, - негромко сказала она потрясенному человеку, не отрывавшему от нее
глаз. - Это было, словно в другой жизни.
Арундес удержал ее
руку у своей щеки.
- Ты женат? - негромко спросила Рахиль.
- Дети?
Арундес кивнул, потянулся к карману, но быстро
отдернул руку.
Рахиль, улыбнувшись, поцеловала археолога и
двинулась вверх по лестнице. Разгоралась заря, но вход в Сфинкс затмевал ее
своим блеском.
- Отец, - громко сказала Рахиль. - Я люблю
тебя.
Сол хотел ответить, но у него перехватило
горло.
- Как... как мне воссоединиться с тобой... там, в
будущем?
Рахиль указала на распахнутый вход в
Сфинкс.
- Для некоторых он будет межвременным порталом, о
котором я говорила. Но тебе, отец... - Она помолчала. - Тебе придется снова
растить меня. То есть в третий раз промучиться со мной. Разве можно просить о
такой жертве?
Сол через силу
улыбнулся.
- Ни одни родители на свете не отказались бы от
этого, Рахиль. - Он переложил младенца на другую руку и снова покачал головой. -
Наступит ли время, когда... вы обе...
- Будем вместе? -
договорила Рахиль. - Нет. Я ухожу другой дорогой. Ты и представить себе не
можешь, сколько я уламывала Комиссию Парадоксов, пока мне разрешили эту
встречу.
- Комиссию Парадоксов? - не понял
Сол.
Рахиль вздохнула. Теперь они с отцом соприкасались
лишь кончиками пальцев.
- Мне пора.
-
Я буду... - Он посмотрел на ребенка. - Мы будем одни...
там?
Рахиль засмеялась, и при звуке этого смеха сердце Сола
болезненно сжалось.
- О, нет! Что ты! Там чудесно. Чудесные
люди. Можно научиться чудесным вещам, увидеть изумительные места... - Она
огляделась вокруг. - Нет, отец, ты будешь там не один. Я буду с тобою всей своей
детской неуклюжестью и подростковым нахальством. - Она отступила назад, и ее
пальцы оторвались от пальцев Сола. - Не переходи туда сразу, подожди немного, -
посоветовала она, погружаясь в сияние. - Это не больно, но вернуться назад ты
уже не сможешь.
- Рахиль, погоди! - воскликнул
Сол.
Длинное платье струилось по камню, пока свет не объял
Рахиль всю целиком. Голос ее зазвенел из сияния:
-
Счастливо, аллигатор!
Сол помахал в
ответ:
- Пока, крокодил!
Малышка
проснулась и заплакала.
Через час с лишним Сол
вместе со всеми вернулся к Сфинксу. Они побывали на корабле Консула, наскоро
перевязали раны Ламии и Силена, перекусили, а потом снарядили Сола с малышкой в
далекое путешествие.
- Глупо, пожалуй, укладывать вещи. Все
наше путешествие может свестись к одному шагу сквозь портал, - рассудил Сол. -
Правда, если в этом расчудесном будущем не окажется детского питания и пеленок,
нам придется несладко.
Консул похлопал битком набитый
рюкзак, лежавший на ступенях.
- На первые две недели,
думаю, хватит. Если за это время не найдете бюро обеспечения пеленками,
отправляйтесь в одну из тех вселенных, о которых говорила
Рахиль.
Сол покачал головой.
- Неужели
все это правда? А может, я сплю?
- Подождите несколько
дней, - пробовал уговорить его Мелио Арундес. - Побудьте с нами, пока все не
уладится. Будущее не убежит.
Сол почесал бороду. Он кормил
ребенка молоком, синтезированным всемогущим кораблем.
- Где
гарантия, что портал будет открыт хотя бы еще неделю, - сказал он. - Кроме того,
у меня могут сдать нервы. Я слишком стар, чтобы вновь растить ребенка... тем
более в этой сказочной стране, где окажусь чужаком.
Арундес
положил свою сильную руку на плечо Сола.
- Позвольте мне
отправиться с вами! До смерти хочется увидеть это райское
местечко.
Сол улыбнулся и крепко пожал руку
Арундеса.
- Спасибо, мой друг. Но паша жена и дети ждут
вас... на Возрождении-Вектор... У вас тоже есть
обязанности.
Арундес кивнул и посмотрел на
небо.
- Если нам удастся вернуться.
-
Мы вернемся, - сказал Консул. - Даже если Сеть исчезла навсегда, со старомодными
спин-звездолетами ничего произойти не могло. Это будет стоить вам нескольких
лет, Мелио, но вы вернетесь.
Сол закончил кормить ребенка,
повесил чистую пеленку себе на плечо и окинул взглядом кучку людей
вокруг.
- У всех свои заботы. - Он обменялся рукопожатием с
Силеном, который категорически отказался залезть в реаниматор и даже слышать не
хотел об удалении гнезда нейрошунта.
- Со мной такое и
раньше бывало, - беспечно заявил он.
- Собираетесь
дописывать поэму? - спросил Сол.
Силен покачал
головой.
- Я закончил ее на дереве. И еще сделал там
потрясающее открытие, Сол.
Ученый поднял
бровь.
- Я узнал, что поэты не боги, но если Бог... или
что-то вроде Бога... существует, то он поэт. И к тому же
хреновый.
Ребенок агукнул.
Мартин
Силен в последний раз пожал руку Сола.
- Устройте им там
веселую жизнь, Вайнтрауб. Скажите им, что вы их пра-пра-пра-пра-прадедушка, а
если станут безобразничать, надерите им задницы.
Сол кивнул
и подошел к Ламии Брон.
- Я видел, вы говорили с
медицинским терминалом корабля. Все ли в порядке с вами и вашим будущим
ребенком?
Ламия улыбнулась.
- Все
отлично.
- Мальчик или девочка?
-
Девочка.
Сол поцеловал ее в щеку. Ламия коснулась его
бороды и отвернулась. Частному детективу, даже бывшему, плакать не
пристало.
- С девочками столько хлопот. - Сол старался
вытащить пальчики Рахили из своей бороды. - Обменяйте вашу на мальчика при
первой же возможности.
- Хорошо, - пообещала Ламия сквозь
слезы.
Он пожал руки Консулу, Тео и Мелио, надел рюкзак,
пока Ламия держала девочку. Затем взял Рахиль на руки.
-
Вот будет номер, если эта машина не сработает. Мне что, тогда, вечно скитаться
внутри Сфинкса? - пробормотал он.
Консул, прищурившись,
смотрел на светящийся вход.
- Там все в порядке. Хотя как
эта штуковина работает, ума не приложу. Вряд ли там
портал...
- Пердал, - предложил свой вариант Силен и
закрылся рукой от разъяренной Ламии. - Если он сразу же не вырубится, народ туда
так и попрет. Так что, Сол, одиночество вам не грозит.
-
Если разрешит Комиссия Парадоксов, - вздохнул Сол, теребя бороду, как делал
всегда, думая о чем-то своем Он поправил рюкзак, крепче прижал ребенка и сделал
первый шаг. На этот раз силовые поля пропустили его.
- Не
поминайте лихом! - крикнул он. - Клянусь Богом, игра стоила
свеч!
И они исчезли в сиянии.
От воцарившейся тишины
звенело в ушах. Первым ее нарушил Консул:
- Пойдем на
корабль?
- Надеюсь, вы спустите лифт, - заметил Силен. - Мы
не умеем ходить по воздуху, как госпожа Ламия Брон.
Ламия
смерила поэта гневным взглядом.
- Думаете, все это устроила
Монета? - спросил Арундес, имея в виду поединок со
Шрайком.
- Скорее всего, - откликнулась Ламия. - Достижения
науки будущего, что-то в этом роде.
- О да, - вздохнул
Мартин Силен, - "наука будущего". Сколько раз я слышал эти слова от тех, кому
нравится быть суеверным. Альтернатива, моя дорогая, заключается в том, что ты
обладаешь некой доселе неизвестной энергией, которая позволяет левитировать и
превращать чудовищ в стеклянных чертиков.
- Заткнись, -
бросила Ламия, на этот раз с плохо скрываемой неприязнью, и оглянулась. - Где
гарантия, что с минуты на минуту не явится другой Шрайк?
-
В самом деле, где? - согласился Консул. - Наверняка найдется новое
пугало.
Тео Лейн, который всегда терялся, когда возникали
разногласия, откашлялся:
- Взгляните, что я нашел возле
Сфинкса, среди багажа. - И он поднял над головой какой-то инструмент с тремя
струнами, длинным грифом и ярко разрисованным треугольным корпусом. - Это
гитара?
- Балалайка, - ответила Ламия. - Она принадлежала
отцу Хойту.
Тео Лейн отдал инструмент Консулу. Тот пощипал
струны.
- Знаете эту песню? - Он взял несколько
аккордов.
- "Ноктюрн для четырех ног под одеялом"? -
предположил Мартин Силен.
Консул покачал головой и взял еще
несколько аккордов.
- Что-то старинное! - предположила
Ламия.
- "Выше радуги", - сказал Мелио
Арундес.
- Должно быть, это пели еще до меня, - Тео Лейн
кивал в такт бренчанью Консула.
- До всех нас, - сказал
Консул. - Пошли, по дороге разучим слова.
Фальшивя и
перевирая текст, паломники двинулись под палящим солнцем вверх по склону, к
ожидающему их кораблю.
Через пять с половиной
месяцев, на седьмом месяце беременности, Ламия Брон вылетела утренним рейсом
дирижабля в Град Поэтов, на проводы Консула.
Озаренная
первыми солнечными лучами столица, которую все - и местные жители, и офицеры
ВКС, и Бродяги - называли теперь Джектауном, нарядная и чистая, осталась внизу.
Дирижабль отчалил от причальной башни в центре города и взял курс на
северо-запад, вверх по реке Хулай.
Искалеченный войной
крупнейший город Гипериона за короткое время был почти полностью восстановлен.
Многие из трех миллионов беженцев с фибропластовых плантаций и маленьких городов
южного континента не хотели возвращаться, несмотря на спрос Бродяг на
фибропласт. Так что дома росли, как грибы, а электричество, канализация и
кабельное головидение уже дотянулись до холмов между городом и
космопортом.
Вскоре после распада Сети боевые действия в
системе Гипериона прекратились. Столица и космопорт, практически оккупированные
Бродягами, получили статус особого района, управляемого Бродягами и вновь
избранным Комитетом местного самоуправления на основе договора, который
разработали и отстояли Консул и бывший генерал-губернатор Тео Лейн. Но пока на
поле космопорта садились лишь катера с уцелевших кораблей ВКС да экскурсионные
челноки Роя. Никого больше не изумляло, что мохнатые, крылатые и прочие Бродяги
разгуливают по базару на Джектаун-Сквер или заходят пропустить рюмочку в
"Цицерон".
Последние несколько месяцев Ламия жила как раз в
"Цицероне", в одном из люксов на четвертом этаже уцелевшего крыла гостиницы. Все
это время Стен Левицкий в поте лица отстраивал разрушенное
здание.
- Клянусь Богом, я не нуждаюсь в помощи беременной
женщины! - кричал он всякий раз, когда Ламия вызывалась подсобить
ему.
Этим утром Стен отвез ее к причальной башне, внес в
гондолу багаж и сверток, который она везла для Консула, после чего вручил ей
небольшой пакет от себя лично.
- Раз уж вас понесло в это
занудное путешествие в забытую богом и чертом страну, - проворчал он, - пусть
хоть будет что почитать.
В пакете оказалось репринтное
издание "Стихотворений" Джона Китса 1817 года, переплетенное в кожу самим
Левицким.
Ламия повергла гиганта в смущение, а пассажиров
немало позабавила, когда обняла владельца гостиницы так, что у того ребра
затрещали.
- Хватит, черт возьми, - бормотал он, потирая
бока. - Скажите Консулу, что я хочу вновь увидеть здесь его ободранную рожу,
прежде чем передам эти развалины своему сыну. Не
забудете?
Ламия кивнула и помахала ему рукой. Остальные
пассажиры тоже махали друзьям и близким на башне. Наконец корабль отдал
швартовы, сбросил балласт и величественно воспарил над крышами
Джектауна.
Теперь, когда дирижабль миновал предместья и
повернул на запад, она впервые увидела вершину горы, по-прежнему созерцавшую
город глазами Печального Короля Билли. На щеке Билли виднелся десятиметровый
шрам, чуть сглаженный дождями, - военный сувенир, след от лазерного
копья.
Но гораздо больше Ламию интересовало скульптурное
изображение на северо-западном склоне. Несмотря на современные лазерные резаки,
позаимствованные у саперов ВКС, работа продвигалась медленно: большой орлиный
нос, широкий рот и печальные умные глаза были пока едва заметны. Застрявшие на
Гиперионе граждане Гегемонии возражали против памятника Гладстон, но Рифмер
Корбе III (которому гора теперь принадлежала), праправнук скульптора, изваявшего
в этой же горе портрет Печального Короля Билли, сказал, не мудрствуя лукаво: "А
пошли вы все..." - и продолжил работу. Еще год, может быть два - и портрет будет
готов.
Ламия вздохнула, погладила живот - жест, который она
ненавидела в беременных женщинах, - и двинулась К своему креслу на смотровой
палубе. Если на седьмом месяце она уже превратилась в воздушный шар, что будет в
конце срока? Ламия взглянула на выпуклую оболочку дирижабля над головой и
поморщилась.
Благодаря попутному ветру
перелет отнял всего двадцать часов. Ламия немного подремала, но большую часть
путешествия следила за проплывавшей внизу знакомой
местностью.
Часов в десять утра они миновали шлюзы Карлы, и
Ламия, улыбнувшись, погладила сверток, который везла Консулу. К вечеру впереди
замаячил речной порт Наяда, и с высоты трех тысяч футов она разглядела старую
баржу, которую тянули против течения манты. Уж не "Бенарес" ли
это?
Когда в верхней гостиной подали обед, они пролетали
над Эджем. Травяное море возникло как раз в тот миг, когда его малахитовую
безбрежность. Озарили лучи заходящего солнца. Миллионы травинок затрепетали,
потревоженные тем же ветром, который подгонял дирижабль. Ламия с чашкой кофе
уселась в свое любимое кресло, распахнула окно и любовалась открывшимся ей
видом, пока не стемнело. Как раз перед тем, как в рубку внесли лампы, ее
терпение было вознаграждено: внизу показался ветровоз, который шел с севера на
юг. На носу и на корме раскачивались фонари. Высунувшись из окна, она ясно
услышала рокот большого колеса и хлопанье парусов при смене
галса.
Когда Ламия поднялась в свою каюту, постель была уже
постлана. Переодевшись в халат и прочитав несколько стихотворений, она вернулась
на палубу и просидела там до рассвета: вдыхала доносящийся снизу запах молодой
травы, грезила и время от времени дремала.
У Приюта
Паломника они сделали остановку, чтобы пополнить запас продуктов, взять балласт
и сменить команду, но Ламия сходить на землю не стала. Наконец освещенная
прожекторами станция осталась позади, и внизу замелькали огоньки опор подвесной
дороги.
Горный хребет дирижабль пересек в полной темноте.
Чтобы загерметизировать гондолу, окна закрыли, но в разрывах облаков Ламия
успела разглядеть вагончики, плывущие от вершины к вершине, и сиявшие в звездном
свете ледники.
На рассвете они прошли над Башней Хроноса.
Даже в розовом свете зари каменные стены казались холодными, как лед. Вскоре по
левому борту замаячил белый Град Поэтов, и дирижабль опустился к башне,
установленной на восточном краю нового космопорта.
Ламия
рассчитывала, что встречающих не будет. Все ее знакомые думали, что она прилетит
позже, на скиммере Тео Лейна. Но ей хотелось побыть наедине со своим мыслями, и
она предпочла медленный дирижабль обществу бывшего
генерал-губернатора.
И вдруг, еще до того, как спустили
трап, она заметила в небольшой толпе знакомое лицо. Консул! Рядом с ним, щурясь
от утреннего солнца, стоял Мартин Силен.
- Черт бы побрал
этого Стена, - пробормотала Ламия, вспомнив, что радиосвязь восстановлена и на
орбиту выведены новые УКВ-ретрансляторы.
Вместо приветствия
Консул молча обнял ее. Силен зевнул и рассеянно пожал ей
руку:
- Более неудобного времени не могла выбрать, а?
В тот же день состоялась
прощальная вечеринка. Утром улетал не только Консул - систему Гипериона покидала
большая часть кораблей ВКС, а с ними и добрая половина Роя. С десяток
разномастных катеров заняли вей полоску дюн возле корабля Консула. Бродяги
осматривали Гробницы Времени, а офицеры ВКС в последний раз замерли у могилы
Кассада.
В Граде Поэтов уже насчитывалось не меньше тысячи
постоянных обитателей, в их числе художники и поэты. Впрочем Силен иначе как
"позерами" их не называл. Они дважды пытались избрать его мэром, и он дважды
отказывался, потешаясь над незадачливыми избирателями. Но при этом старик влезал
во все дела города, руководил реставрационными работами, разрешал споры,
распределял жилье, организовывал подвоз по воздуху припасов из Джектауна и южных
районов. Град Поэтов больше не был Мертвым Городом.
Правда,
Силен утверждал, что от этого его коллективный коэффициент интеллекта
значительно снизился.
Банкет состоялся в восстановленном
обеденном зале, и высокий свод вибрировал от громкого смеха, когда Мартин Силен
читал непристойные стихи, а группа актеров разыгрывала пародийные сценки. Помимо
Консула и Силена, за столик Ламии уселись шестеро Бродяг, в том числе Свободная
Дженга и Центральный Минмун, а также Рифмер Корбе III, вырядившийся в хламиду из
лоскутков меха и высокий колпак. Запоздавший Тео Лейн рассыпался в извинениях.
Он поделился с гостями свежайшими анекдотами из Джектауна и присел отведать
десерт. Лейна прочили на пост мэра Джектауна - приближался Четвертый Месяц, а
вместе с ним выборы. Тео симпатизировали и местные, и Бродяги, да и сам он не
давал повода думать, что откажется от такой чести.
Когда
запасы вина истощились, Консул пригласил гостей на корабль - продолжить
возлияния и послушать музыку. Ламия, Мартин и Тео расположились на балконе, а
Консул играл им Гершвина и Студери, Брамса и Люзера, "Битлз" и снова Гершвина.
Закончил он поразительным Вторым концертом для фортепиано с оркестром до-минор
Рахманинова.
Потом они сидели в сумерках, смотрели на город
и долину, пили вино и беседовали.
- Интересно, что вас ждет
в Сети? - спросил Тео Консула. - Анархия? Власть толпы? Новый каменный
век?
- Все это и, возможно, кое-что еще, - улыбнулся
Консул, согревая в ладонях бокал с бренди. - А если серьезно, я ни секунды не
сомневаюсь в том, что мы выкарабкаемся!
Лейн отставил
стакан с вином, к которому так и не прикоснулся:
- Как вы
думаете, почему отключилась мультилиния?
Мартин Силен
фыркнул:
- Неужели не ясно? Богу надоела чушь, которую мы
царапаем на стенках его сортира.
Они вспомнили старых
друзей, поговорили об отце Дюре. В одной из последних мультиграмм сообщалось о
его избрании. Кто-то произнес имя Ленара Хойта.
- Каковы
думаете, после смерти Дюре он автоматически сделается папой? - спросил
Консул.
- Сомневаюсь, - покачал головой Тео Лейн. - Но если
крестоформ, которого Дюре все еще носит на груди, сохранил свою силу, шансы у
него есть.
- Интересно, вернется ли он за своей балалайкой,
- протянул Силен, пощипывая струны инструмента. В сумерках его все еще можно
было принять за сатира.
Они поговорили о Соле и Рахили. За
последние шесть месяцев в Сфинкс пытались проникнуть сотни людей, но удалось это
только одному - неприметному Бродяге по имени Специальный
Аммениет.
Все эти месяцы специалисты Бродяг не сидели сложа
руки - они исследовали Гробницы и следы темпоральных полей. Когда Гробницы
распахнулись, на некоторых проступили иероглифы и странно знакомая клинопись,
позволившие выдвинуть обоснованные гипотезы о назначении
сооружений.
Сфинкс был односторонним порталом в будущее -
об этом говорила Рахиль/Монета. Никто не знал, по какому признаку он отбирает
кандидатов, но очереди выстраивались громадные. Дальнейшая судьба Сола и его
дочери пока оставалась неизвестной. Ламия часто ловила себя на мыслях о старом
ученом.
Ламия, Консул и Мартин Силен выпили за здоровье
Сола и Рахили.
По-видимому, Нефритовая Гробница была
каким-то образом связана с газовыми гигантами. Ее портал никого не впускал, но
Бродяги, выращенные и подготовленные к жизни в юпитерианских условиях, не
оставляли попыток проникнуть туда. Специалисты - и Бродяги, и эксперты ВКС -
неоднократно указывали, что Гробницы - не привычная нуль-Т, а совершенно иная
форма космической связи. Туристы в подобные тонкости не
вникали.
Обелиск оставался загадкой. Гробница все еще
светилась, но входа в нее не было. Бродяги считали, что внутри прячутся армии
Шрайков. Мартин Силен видел в ней фаллический символ, служащий исключительно
украшением долины. Остальным казалось, что она имеет какое-то отношение к
Тамплиерам.
Ламия, Консул и Мартин Силен выпили за Хета
Мастина, Истинного Гласа Древа.
Хрустальный Монолит стал
мавзолеем полковника Кассада. Надписи на камне расшифровали. В них говорилось о
вселенской битве и великом воине, который явился из прошлого, чтобы помочь
разбить Повелителя Боли. Юные матросы с факельщиков и авианосцев зачарованно
созерцали Гробницу. Этим кораблям, возвращавшимся на планеты бывшей Сети,
предстояло разнести легенду о Кассаде во все уголки
галактики.
Ламия, Консул и Мартин Силен выпили за Федмана
Кассада.
Первая и вторая из Пещерных Гробниц, судя по
всему, никуда не вели, но из третьей, похоже, можно было попасть в лабиринты
многих миров. После исчезновения нескольких исследователей, администрация
Бродяг, ссылаясь на то, что лабиринты расположены в иных эпохах прошлого и
будущего - отстоящих на сотни тысяч лет от настоящего - и в иных пространствах,
запретила вход в пещеры всем, кроме специалистов.
Ламия,
Консул и Мартин Силен выпили за Поля Дюре и Ленара
Хойта.
Дворец Шрайка оставался загадкой. Когда Ламия и
другие вернулись туда через несколько часов, ярусов уже не было, зал уменьшился
до привычных размеров, а в середине его сиял светящийся квадрат. Входившие в
него исчезали. Никто не вернулся назад.
Ученые закрыли
Дворец Шрайка для посетителей и взялись за расшифровку высеченных на камне и
сильно поврежденных временем надписей. До настоящего времени им удалось
разобрать всего три слова - на земной латыни: "Колизей", "Рим" и "Вновь
населите". Пошли слухи, что светящийся квадрат позволяет попасть на исчезнувшую
Старую Землю и что жертвы тернового дерева перенесены именно туда. Сотни
желающих ожидали своей очереди.
- Вот видишь, - поддел
Ламию Мартин Силен, - не помчись ты спасать меня, я был бы уже
дома.
Тео Лейн вышел из
задумчивости:
- Неужели вам действительно хочется на Старую
Землю?
Силен ухмыльнулся:
- Да ни
хрена подобного! Я там чуть не умер со скуки, и скука смертная там будет всегда.
Вот здесь - настоящая жизнь. - И Силен провозгласил тост за
себя.
"В каком-то смысле, - подумала Ламия, - он прав".
Именно на Гиперионе пересеклись пути Бродяг и граждан бывшей Гегемонии. Гробницы
Времени были мощным катализатором для развития торговли, туризма и транспорта в
галактике, которая приспосабливалась к жизни без нуль-Т. Она попыталась
представить себе будущее таким, каким видели его Бродяги: огромные флоты
расширяли горизонты человечества, генетически перестроенные люди обживали
газовые гиганты, астероиды и миры, еще более суровые, чем Марс и Хеврон до
терраформирования. Возможно, эту вселенную увидит ее дочь... или ее
внуки.
- О чем вы задумались? - нарушил Консул затянувшееся
молчание.
Ламия улыбнулась.
- О
будущем. И о Джонни.
- О да! - подхватил Силен. - О поэте,
который так и не стал Богом.
- Как по-вашему, что случилось
с его второй личностью? - негромко спросила Ламия.
Консул
развел руками.
- Вряд ли она пережила гибель Техно-Центра.
А вы что об этом думаете?
Ламия покачала
головой.
- Мне остается лишь завидовать. Сколько людей его
видело! Даже Мелио Арундес столкнулся с ним в
Джектауне.
Они выпили за Мелио, который пять месяцев назад
улетел с первым же спин-звездолетом ВКС, возвращавшимся в
Сеть.
- А я его так и не встретила. - Ламия хмуро
уставилась в свой бокал с бренди. Она чувствовала, что слегка пьяна. Надо будет
обязательно принять антиалкогольные таблетки, чтобы не причинить вред ребенку. -
Я возвращаюсь, - объявила она, поднимаясь. - Завтра мне нужно встать затемно,
чтобы полюбоваться вашим взлетом на фоне рассвета.
- Может,
переночуете на корабле? - предложил Консул. - Из гостевой каюты открывается
чудесный вид на долину.
Ламия отрицательно покачала
головой.
- Мой багаж в старом
дворце.
- Мы еще увидимся, - сказал Консул. Они снова
обнялись, быстро, чтобы скрыть блеснувшие в глазах
слезы.
Мартин Силен проводил ее до Града Поэтов. Они прошли
освещенную галерею и остановились у дверей ее комнаты.
- Ты
действительно висел на дереве, или это было что-то вроде фантопликации, а сам ты
спал во Дворце Шрайка? - спросила Ламия.
Поэт ткнул пальцем
в то место на груди, откуда торчал стальной шип.
- Был я
китайским мудрецом, воображавшим себя бабочкой, или бабочкой, воображавшей себя
китайским мудрецом? Ты об этом, детка?
- Об
этом.
- Да, - ответил Силен негромко. - Я был и тем, и
другим. И оба были настоящие. И обоим было больно. И я буду вечно любить и
лелеять тебя за то, что спасла мне жизнь. За то, что ходила по воздуху. Такой ты
и останешься в моей памяти. - Он взял ее руку и нежно, почтительно, почти
благоговейно, поцеловал. - Пойдешь к себе?
- Нет, хочу
немного прогуляться по саду.
Поэт
нахмурился:
- У нас здесь есть патрули - роботы и люди - и
Грендель-Шрайк еще не выходил на "бис"... Но будь осторожна,
ладно?
- Не забывай, - поддразнила его Ламия. - Я гроза
Гренделей. Хожу по воздуху и превращаю их в хрупких стеклянных
чертиков.
- Угу, только из сада не выходи. Ладно,
детка?
- Ладно, - сказала Ламия и коснулась своего живота.
- Мы будем начеку.
Он ждал в саду, в уголке,
куда не проникал свет.
- Джонни! - вырвалось у Ламии, и она
бросилась вперед по дорожке.
- Нет. - Он покачал головой и
поспешно сдернул шапку.
Те же рыжевато-каштановые волосы и
светло-карие глаза, та же улыбка. Только одет как-то странно: куртка из толстой
кожи, подпоясанная широким ремнем, тяжелые башмаки, в руке
трость.
Ламия застыла в
нерешительности.
- Конечно, - прошептала она и хотела
дотронуться до него, но под рукой оказался воздух, хотя характерного для
голограмм мерцания не было.
- Тут сохранились довольно
плотные поля метасферы, - пояснил он.
- Угу, - согласилась
она, совершенно не понимая, о чем он. - Вы другой Китс. Близнец
Джонни.
Юноша улыбнулся и протянул руку к ее выпуклому
животу.
- То есть что-то вроде
дяди?
Ламия молча кивнула.
- Это ведь
вы спасли ребенка... Рахиль?
- Вы видели
меня?
- Нет. - У Ламии вдруг перехватило дыхание. - Но я
чувствовала ваше присутствие. - Она помолчала. - Уммон говорил о Сопереживании,
ипостаси людского Высшего Разума. Это ведь не вы?
Он
покачал головой, и его кудри сверкнули в тусклом свете
фонарей.
- Нет, я всего лишь Тот, Кто Приходит Раньше.
Предтеча. И чудес особых не совершал - разве что ребенка подержал, пока его у
меня не забрали.
- Так вы не помогали мне... драться со
Шрайком? Ходить по воздуху?
Джон Китс
засмеялся.
- Нет. Так же, как и Монета. Все это, Ламия,
сделали вы сами.
Она замотала
головой.
- Быть не может.
- Почему же?
- Он опять улыбнулся и снова протянул руку, словно хотел коснуться ее живота, и
Ламии показалось, что она ощущает давление его ладони.
- О
строгая невеста тишины, дитя в безвестье канувших времен... [Д.Китс. "Ода
греческой вазе" (пер. Г.Кружкова)] - прошептал он. - Матери Той, Кто Учит,
несомненно положены кое-какие поблажки!
- Матери Той... -
Ламию внезапно замутило. Слава Богу, рядом оказалась скамейка. Никогда в жизни
она не чувствовала себя такой неуклюжей, но седьмой месяц - есть седьмой месяц,
и сесть ей удалось с немалым трудом. Аналогия с дирижаблем, причаливающим к
башне, напрашивалась сама собой.
- Той, Кто Учит, -
повторил Китс. - Даже предположить не могу, чему Она будет учить, но это изменит
всю вселенную и положит начало тому, что не утратит важности и через десять
тысячелетий после нас.
- Мой ребенок? - вымолвила она,
чувствуя, что ей не хватает воздуха. - Наш с Джонни
ребенок?
Двойник Китса потер щеку.
-
Слияние человеческого духа и логики ИскИнов, которое безуспешно искали Уммон с
Техно-Центром, - сказал он и отступил на шаг. - Хорошо бы оказаться здесь, когда
Она будет учить тому, чему должна научить. Увидеть все собственными
глазами.
Голова Ламии шла кругом, но что-то в его тоне
насторожило ее:
- В чем дело? Ты разве уйдешь?
Куда?
Китс вздохнул:
- Техно-Центр
исчез. Здешние инфосферы слишком малы, чтобы вместить меня... даже частично.
Остаются ИскИны кораблей ВКС, но, боюсь, это не для меня. Не терплю
приказов.
- А больше негде?
-
Метасфера, - с таинственным видом ответил он и оглянулся. - Но там львы, и
тигры, и медведи. А я еще не готов.
Ламия пропустила эту
тираду мимо ушей.
- Есть идея, - заявила она. И туг же
изложила се.
Двойник ее возлюбленного обнял ее своими
бесплотными руками и сказал:
- Вы чудо, мадам. - И вновь
отступил в сумрак.
Ламия покачала
головой.
- Всего лишь беременная женщина. - Она положила
руку на живот и пробормотала: - Та, Кто Учит, надо же. - Затем обратилась к
Китсу: - Раз уж ты у нас архангел, посоветуй, как ее
назвать?
Ответа не последовало, и Ламия огляделась по
сторонам.
В саду никого не было.
Ламия пришла в космопорт на
рассвете. Проводы получились не слишком веселые. Мартин, Консул и Тео страдали
от головной боли, поскольку пилюли от похмелья исчезли вместе с Сетью. Одна
Ламия была в чудесном расположении духа.
- Чертов бортовой
компьютерное утро чудит, - проворчал Консул.
- Это как? -
улыбнулась Ламия.
Прищурившись, Консул посмотрел на
нее.
- Прошу провести стандартную проверку перед взлетом, а
этот кретин выдает мне стихи.
- Стихи? - Мартин театрально
выгнул бровь.
- Да... послушайте... - Консул нажал кнопку
комлога, и Ламия вновь услышала знакомый голос:
Прощайте, Призраки! Мне недосуг
С подушкой трав затылок разлучить;
Я не желаю есть из ваших рук,
Ягненком в балаганном действе быть!
Сокройтесь с глаз моих, чтобы опять
Вернуться масками на вазу снов;
Прощайте! - для ночей моих и дней
Видений бледных мне не занимать;
Прочь, Духи, прочь из памяти моей -
В край миражей, в обитель облаков!
[Д.Китс. "Ода праздности", VI
(пер Г.Кружкова)]
- Может, какой-то дефект? -
предположил Тео Лейн. - Ведь ИскИн вашего корабля сравним по мощности с разумами
бывшего Техно-Центра.
- Так и есть, - сказал Консул. - Я
проверил. Все в порядке. Но он раз за разом подсовывает мне... это! - Он
взмахнул распечаткой.
Мартин Силен посмотрел на Ламию и,
заметив, что она улыбается, повернулся к Консулу.
- Ну что
ж, похоже, ваш корабль решил научиться грамоте. Пусть это вас не беспокоит. Он
будет хорошим спутником в вашем долгом странствии.
Возникла
пауза. И тут Ламия извлекла из сумки объемистый сверток.
-
Прощальный подарок, - сказала она.
Консул принялся его
разворачивать, сначала медленно, затем все быстрее, разрывая и комкая обертку.
Глазам присутствующих открылся свернутый в трубку выцветший и потертый маленький
коврик. Консул провел по нему ладонью, поднял глаза и проговорил дрожащим
голосом:
- Где... как вы...
Ламия
улыбнулась.
- Местная беженка нашла его ниже шлюзов Карлы.
Она пыталась продать его на базаре в Джектауне, когда я шла мимо. Кроме меня
никто на него не позарился.
Консул сделал глубокий вдох и
провел пальцем по узору ковра-самолета, который доставил его деда на роковое
свидание.
- Боюсь, он больше не летает, - сказала
Ламия.
- Надо перезарядить левитационные нити, -
пробормотал Консул. - Не знаю, как вас благодарить...
- Не
благодарите. - Ламия улыбнулась. - Это вам талисман в
дорогу.
Консул покачал головой, обнял Ламию, пожал всем
руки и поднялся на лифте в рубку. Ламия и остальные двинулись к зданию
космопорта.
В лазурном небе Гипериона не было ни облачка.
Солнце окрасило далекие вершины Уздечки в бледно-розовые тона. Все предвещало
чудесный теплый день.
Ламия оглянулась на Град Поэтов и
долину за ним. Из-за скал виднелись верхушки Гробниц Времени. Одно крыло Сфинкса
озарило солнце.
В ту же секунду эбеново-черный корабль
Консула беззвучно поднялся на струе голубого пламени и устремился в
небо.
Ламия пыталась вспомнить стихи, которые только что
прочла, и последние строки неоконченного шедевра своего возлюбленного:
Гиперион вошел. Он весь пылал
Негодованьем; огненные ризы
За ним струились с ревом и гуденьем,
Как при лесном пожаре, - устрашая
Крылатых Ор. Пылая, он прошел...
[Д.Китс. "Гиперион", книга первая,
229-233 (пер. Г.Кружкова)]
Теплый ветер играл ее
волосами. Задрав голову, Ламия отчаянно махала рукой, не пытаясь скрыть или
смахнуть слезы, а красавец-корабль поднимался все выше и выше, оставляя за собой
ослепительный голубой след, и наконец преодолел звуковой барьер. Громовой удар
разнесся по пустыне и эхом отозвался в далеких горах.
Ламия
плакала в голос и все махала улетевшему Консулу, небу, друзьям, которых больше
никогда не увидит, кусочку своего прошлого и кораблю, уносившемуся в небо,
словно гигантская черная стрела, выпущенная из лука каким-то
божеством.
"Пылая, он прошел..."
Оглавление | Назад |